Devil ex machina

Однажды ей приснилось, что Ян раздел ее и туго связал по рукам и ногам. Орущую от ужаса, он принес ее на кухню, небрежно положил на стол, включил плиту и принялся доставать посуду – буднично, меланхолично, словно Фаина была тушей для разделки, не более. Этот сон посетил ее в ночь после неудачного каламбура о том, что Фаину можно было бы съесть, будь в ней побольше мяса. Ян все еще пытался шутить, но у него не получалось.

Вариативность снов одной и той же тематики начинала ее пугать. Спать с Яном в реальной жизни она не собиралась, пока не возникнет жесткой необходимости или желания, которое невозможно побороть. Пока что она справлялась. Он, кажется, тоже. Но почему он сдерживается? Неужели его планы изменились? Или ему слишком нравится проводить с ней время вот так – в спокойствии и мире.

Дни сгорали один за другим и уносились в небо подобно кусочкам черного пепла, который всегда летал по улице, когда в глубоком детстве Фаины кто-то палил костер, и начинали гореть камыши. Время уносило вдаль минуты и часы, что они делили на двоих.

Фаина и Ян могли часами находиться в его комнате, разговаривать о ерунде или, напротив, о вещах серьезных и важных. Ян задавал множество вопросов, которые должны были помочь ему лучше узнать человеческую натуру. Однако, выслушивая ответы Фаины, – подробные и искренние – ему не верилось в то, что он слышит, и количество вопросов лишь возрастало, они делились и множились, словно бактерии под микроскопом.

Зачастую Ян читал ей что-нибудь из своей библиотеки. У него было множество толстых книг, на вид очень старых, в красивых тканевых переплетах. И пахли они, словно в забытых богом библиотеках – пылью, старой древесиной и древней мудростью. Когда Кирилла не было, он звал Фаину к себе, завязывал свои густые волосы в хвост, надевал очки в черной оправе (оказывается, Ян, как и все люди, очень любил читать в полном комфорте, и это его ничуть не смущало), и вместе они заваливались на его широкую кровать, где места хватало обоим, но все равно они старались лежать поближе друг к другу.

Возбуждающе низкий тембр Яна своими вибрациями приводил в сладкое оцепенение, и Фаина не могла наслушаться, ей хотелось все больше. Сколько бы Ян ни читал, его интонации всегда были верны и выразительны, и ни разу он не допустил ошибки в произношении какого-либо слова. Более того, когда попадались фрагменты на других языках, он не испытывал с этим никаких трудностей и читал чисто, без акцента, будто отлично знал латынь, немецкий, итальянский и древнегреческий.

В хорошую погоду они гуляли по городу, преодолевая большие расстояния пешком. Фаина не ощущала усталости, пока Ян был рядом. Во время таких прогулок они могли молчать по несколько часов, или, наоборот, спокойно обсуждать одну и ту же тему без остановки. Они избегали людных мест, таких как парки и набережная, и не держались за руки.

День за днем вместе с Яном. Кажется, так и было всегда. С того самого момента, как она себя помнит, он всегда был поблизости. Она этого не знала, но ощущала его неизменное присутствие. Он шел рядом с нею в школу и из школы, в институт и обратно, на работу и домой; сидел рядом на полу, пока она спала, смотрел на нее из зеркала, когда она умывалась, ездил в общественном транспорте прямо у нее за спиной – всегда безмолвный и незримый. Нечто вроде ангела-хранителя, только наоборот. И вот он, наконец, проявился, как картинка на фотографии в красной комнате.

– Что на этой фотографии? Я ее никогда не видела, но всегда носила в нагрудном кармане.

– О чем ты говоришь, Фаина? – нахмурился Ян. Временами он, как и все остальные, совсем ее не понимал.

– Неужели я это вслух сказала…

– Да.

Еще несколько минут прогулки прошли в тишине. Фаина размышляла о том, что в процессе сближения между ними сплелась невесомая сеть, в которую попалось нечто трогательное и робкое. Они не знали, что это за чувство, и было ли это полноценным чувством вообще, или просто зародышем чего-то, видимого и существующего в иных слоях реальности. Там, куда взор людей ненадолго обращается лишь в моменты редкого просветления. Они боялись коснуться этой нежной материи, разрушить ее неосторожным словом или действием. Ощущали ее между собой, как невидимую леску, но не смели говорить о ней или потянуть за краешек в свою сторону. Она развивалась и крепла сама по себе, словно бы без их участия. До поры до времени оба не обращали на нее внимания, слишком опасаясь повредить. А потом она стала туго натянутым канатом, который не хочется с себя сбрасывать. И от ощущения, как крепко прижимает их друг к другу этот канат, который они сами же и взрастили, волосы шевелились на шее. И не нашлось бы в мире лезвия достаточно острого, чтобы разрубить эту связь. Так стоит ли бояться, что одно прикосновение ее уничтожит?