Девичьи сны

— Здравствуй, Юля, — зарокотал в трубке голос Котика Авакова. — Я хотел сказать, чтоб вы с Сергеем по городу не шастали. Я вчера ездил в поликлинику — это же черт-те что. Город как будто захвачен дикими кочевниками.

— Спасибо, Котик, за совет. А чего это ты хандришь?

— Ничего я не хандрю. А как Сергей?

— Так себе. Пока отбрасывает тень на землю, как ты любишь говорить.

— Это хорошо, — одобрил Котик. — В этом вся штука жизни.

Юлия Генриховна вошла в маленькую комнату, в «кабинет», где Сергей Егорович сидел в своем крутящемся кресле и читал газету.

— Кто звонил? — спросил он, не отрываясь от чтения.

— Эльмира с Котиком. Они о Володе тревожатся. В городе, говорят, неспокойно.

— Послушай, что я вычитал. Амосов пишет: «Ученые примерили, что девяносто пять процентов наших генов одинаковы с обезьянами. Даже не верится: Христос, Будда и рядом — гориллы». Каково?

— Что он хочет сказать? Что мы недалеко ушли от обезьян? Так для этого не надо подсчитывать гены. И так ясно.

— Не так уж ясно, — буркнул Сергей Егорович.

— Сережа, мне надо съездить к ребятам. Тихо, тихо, не вспыхивай! Нина купила сапоги, ей малы, а мне будут впору. Ты же знаешь, я без сапог осталась.

— Она что, не может матери привезти сапоги?

— Не может. Ты же знаешь, Павлик болеет, Олежку нельзя оставить на него.

— «Ты же знаешь», «ты же знаешь»… — Сергей Егорович хмуро смотрел на жену поверх очков. — Сама говоришь, в городе неспокойно. Не пущу.

— Ох, Сережа! Мы с тобой сколько уже — сорок лет женаты, а ты все еще не понял, что если мне что-нибудь надо…

— Давно понял. Тебя переспорить невозможно. Я поеду с тобой.

Володя Аваков эту ночь провел не дома. Почти не спали они с Наташей всю ночь.

— Господи, — шептала она, — неужели я все еще живая?

— Живая, — подтверждал он.

— Из какой сказки ты пришел?

— Из пятого «А».

— Ты поспи, ты поспи, — шептала Наташа уже под утро. — Нельзя так себя растрачивать…

— Помнишь, — сказал Володя, поглаживая ее худенькое плечо, — я нарисовал у тебя в тетради космонавта… В тетради по арифметике… А ты пожаловалась Софье Львовне…

Уткнувшись ему под мышку, Наташа счастливо улыбалась. Счастливо и горько. Так она и заснула — улыбаясь — в его объятии. Но около семи привычная забота подняла ее на ноги.

Наташа прошла в комнату матери. Вцепившись здоровой рукой в ее халат, волоча парализованную ногу, мать медленно проковыляла в уборную. При этом она пыталась что-то сказать, и Наташа изощренным своим слухом поняла ее прерывистое мычание.

— Да, да, — кивнула она. — Это доктор.

На обратном пути из туалета сочла нужным уточнить:

— Мы когда-то с ним учились в одном классе.

Вот сказала — и сама изумилась. Как же это произошло? Сколько потребовалось огромного терпения, а порой и безысходного отчаянья, чтобы прийти к этой ночи…

Учились вместе в младших классах в 23-й школе на Телефонной, и запомнился с той поры узколицый чернявый мальчик, задира и дразнилка — Вовка Аваков. В классе он сидел за ней, дергал за косу, а она замахивалась на него учебником, пищала: «Дурак!» Вечно он рисовал космонавтов в скафандрах, пытался изобразить широкую гагаринскую улыбку за стеклом круглого шлема. Космонавтами тогда бредили все мальчишки в их классе, и Аваков тоже.

Вот и все, что она о нем помнила, когда уезжала из Баку. Папу, инженера-нефтяника, перевели в Тюмень, и он с семьей переехал во «Второе Баку», как тогда называли Тюмень, и только спустя шесть лет, в 69-м, возвратились они домой. Да и то — потому лишь возвратились, что отец на тамошних морозах обзавелся туберкулезом и врачи сказали — надо обратно на юг.

О, как она, Наташа, обрадовалась родному городу! Солнцу и морю обрадовалась, и акациям на бульваре, и горам фруктов на базаре. Она поступила на филфак университета, и это были счастливейшие ее годы — стихи, стихи, стихи… и студия, свившая гнездо в Доме культуры на Баилове… Теперь-то смешно вспоминать, но тогда! Такие строили планы — создать тут, в Баку, нечто вроде Таганки — будоражить, потрясти сердца бакинцев! Однако дальше полудозволенных песен под гитару дело не пошло — а вот приходил петь песни Высоцкого ладный и смазливый лейтенант-зенитчик — в штатском, само собой, приходил, — и приятный был у него, Димы Горбатенко, басок, и хрипотцой он старательно подражал кумиру. Наташа — та в хоре пела, да и не пела, а выкрикивала в очередь остренькие тексты, как на Таганке, — а вот приметил ее молодой зенитчик, приметил и взял на прицел…