Девичьи сны

Я заставила себя встать. Мне просто необходимо было написать это. И я, найдя у Сергея на столе чистый лист бумаги, написала отчетливым почерком: «Заявление. Настоящим подтверждаем, что не имеем возражений против отъезда нашей дочери Беспаловой Нины Сергеевны с семьей на постоянное жительство в государство Израиль. Беспалов Сергей Егорович. Беспалова Юлия Генриховна». Вот и все. Подписаться надо будет в присутствии нотариуса — таков порядок.

Сергей вошел в «кабинет» с обмотанным пальцем.

— А, ты здесь. А я ищу…

Я протянула ему заявление. Он прочел, собрал тысячи морщин на лбу.

— Ты уверена, что это правильно?

— Да. Здесь жить больше нельзя.

— Они могли бы переехать в другой город.

— Куда? — спросила я.

— В Россию. В Калугу, Владимир… тот же Серпухов, наконец… Архитекторы, наверное, всюду нужны.

— О чем ты говоришь? Ты не хуже меня знаешь, что их нигде не пропишут. А без прописки не примут на работу.

Он помолчал. Я понимала, как мучительна для него мысль о том, что он собственными руками выпроваживает свою дочь из любимого отечества. Но, конечно, он сознавал и неотвратимость этого отъезда. О, как я понимала Сергея Егоровича Беспалова, храброго солдата войны и верного «солдата партии»…

— Ты представляешь, что с ними там будет? — сказал он с горечью. — Работу не найдут, пособия еле хватит на пропитание, это же капиталистическая страна. Там главное — деньги. А где их взять? Олег вырастет, забудет русский язык, сунут ему в руки автомат — иди убивай арабов…

— Перестань! Талдычишь пропагандистские штампы!

— Что значит — «талдычишь»? — обиделся Сергей. — Я не талдычу, я дело говорю. Это сионистское государство…

— А у нас какое? Интернациональное? Сколько, ты сказал, убили армян? Сколько тысяч вынуждены бежать из Баку?

— Столько же, сколько азербайджанцев бежало из Армении… Это вспышка старой вражды, она не характерна для нашей…

— А что характерно? Лозунги, в которые давно никто не верит? Хочу тебе крикнуть, Сережа: протри глаза! Посмотри, что творится в Прибалтике, вспомни Тбилиси и Фергану!

— Что ты хочешь сказать? — Он смотрел на меня оловянным взглядом. — Все вспышки межнациональной розни произошли только потому, что ослаблено…

— Люди плохо живут — вот почему! Живут бедно, вечная нехватка продуктов, осточертевшие очереди… Хорошие вещи — втридорога у спекулянтов… Нервы у всех — ни к черту… Если бы не это, не бедность — не вспыхнула бы ненависть, не пошли бы за крикунами и политиканами, не было бы погромов…

— Юля, успокойся, — сказал Сергей, тронув меня за руку. — Не надо нам ссориться.

— Да… не надо… Скоро мы останемся одни… Картошка, наверное, сварилась? Открой банку тушенки, будем обедать.

После обеда я прилегла отдохнуть, задремала. Вдруг проснулась: было ощущение, что сердце останавливается — так редко оно билось. Надо что-то принять — кордиамин, нитроглицерин… полтаблетки анаприлина… В комнате было темно, за окном смеркалось, и, кажется, накрапывал дождь. Шаркая домашними туфлями, я пошла в кухню, мои лекарства были там, на столике.

Сергей, сильно ссутулясь, стоял у темного окна. Раньше от письменного стола было не оторвать его — лекции писал, мемуары. Работал! А последние дни все время торчит у окна, выходящего на Сальянские казармы. Смотрит, смотрит…

Я зажгла свет. Сергей обернулся. В который уже раз я внутренне ужаснулась: как он постарел! Сколько морщин прорезало время на красивом когда-то лбу, на дряблых щеках. И этот угрюмый взгляд, пугавший меня…

— Большая толпа у ворот казарм, — сказал он. — Кричат что-то… Юля, что с тобой?

— Ничего особенного.

Я приняла лекарства. Под языком быстро растворилась малюсенькая таблетка нитроглицерина. Мое усталое сердце потихоньку набирало обороты — пусть, пусть еще поколотится, потрепыхается.

Сидели перед телевизором. Шла передача на азербайджанском языке, дородный мужчина в косо повязанном галстуке призывал, насколько я понимала, к спокойствию. Заиграл оркестр народных инструментов — зурна, кеманча, барабан. Наконец пошли последние известия из Москвы. «В Баку перед зданием ЦК КП Азербайджана продолжается митинг, участники которого протестуют против введения чрезвычайного положения… Предпринимаются попытки нападений на склады воинских частей с целью захвата оружия… Военные проявляют выдержку, терпение…»

Вдруг экран полыхнул белым светом и погас. Чертыхнувшись, Сергей принялся крутить ручки, полез отвинчивать заднюю стенку, вынул трубочку предохранителя.

— Нет, не перегорел. Неужели с кинескопом что-то? А может, на студии? Позвони Нине — у них работает?

Оказалось, и у Нины не работал телевизор. И у Джалалова. Значит, что-то случилось на телестанции. Джалалов сказал, между прочим, что, по его сведениям, возле военных городков, на крышах домов, устанавливают пулеметы.

— Кто устанавливает? — недоверчиво спросил Сергей.

Тот ответил: активисты Народного фронта, экстремисты.

— Экстремисты! — сказал Сергей, положив трубку и заходив по комнате. — Не понимаю! Ведь они все должны быть на учете у органов безопасности. За час, ну за два органы могли бы их всех арестовать… Нет, не понимаю, что происходит…