Девичьи игрушки

Бородавское озеро, зима 1758 г.

Фарафонтов монастырь, основанный в 1398 году монахом московского Симонова монастыря Фарафонтом, значительно проигрывал соседней «Северной лавре» и внешне, и по достатку. Последними значительными вкладами, сделанными в обитель владыками мира сего, были подношения еще царя Михаила Федоровича. С тех пор минуло уже сто лет, и Фарафонтов постепенно пришел в упадок.

Так бывает с иными святыми местами. И не только по недостатку веры или благочестия. Монастыри, как и люди, имеют свой, отмеренный Всевышним век. Они рождаются, становятся на ноги, расцветают, а затем стареются и хиреют. Особенно же тогда, когда рядом имеется еще одна, более крупная и почитаемая обитель. Мефодиево-Белозерский затмил своего «младшего брата», оттянув на себя большую часть паломников и жертвователей.

Прибыв на место, Иван нанес визит игумену и получил благословение на осмотр монастырской библиотеки и временное изъятие из нее необходимых для академических трудов книг, «буде таковые отыщутся». В самом деле, наивно было полагать, что и здесь его ждет такая же удача, как в предыдущем монастыре. В науке подобные совпадения – большая редкость.

Брат келарь указал Баркову место в странноприимном доме, который также оказался не в пример скромнее того, что имелся в Белозерском. Поэт кисло взглянул на твердую узкую койку, покрытую жалким подобием белья, и отчего-то вспомнил свое пребывание в лаврской семинарии.

– Обед у нас в семь пополудни, – предупредил монах.

Поздненько. А живот так и бурчит с голодухи. Да и голову поправить глотком «воды жизни» отнюдь не помешало бы. Трещит-то после лесных видений.

– Я бы хотел помолиться с дороги, отче, – сказалось вдруг само собой. – Тяжеленек был путь. Кабы не заступничество небес, вряд ли бы и жив остался.

– Все в руце Господней, – чинно перекрестился инок. – А помолиться да поставить свечу можно хоть в Рождественском соборе, что Дионисий расписывал, хоть в Благовещенской аль Богоявленской церквях. Это уж какая вам приглянется, сыне.

– А есть ли где образ мученика Христофора? – поинтересовался поэт, вызвав у келаря недоумение.

– Хрис-то-фор? – по складам произнес слуга божий.

– Ну да, покровитель странствующих, от внезапной кончины избавляющий…

– Знаю, знаю, – досадливо подергал жидкую бороденку монах. – Обретался такой образ. Как раз в Рождественском. Дионисием и писанный. Да вот незадача, десять лет тому замазан был.

– Как? – не понял господин копиист.

– Так по указу ж государя Петра Алексеевича и замазан. Как противный естеству, гиштории и самой истине. Дабы не вводить православных в соблазн поклонением песьей главе.

– А как же в Софийском соборе в В-де?..

– Ну не углядел преосвященный, – развел руками инок. – Значит, в семь милости просим к трапезе.

Жизнь всегда учила поэта предусмотрительности.

Вот и сейчас он не стал дожидаться монастырского обеда, а решил заморить червячка кой-чем из собственных припасов. Еще в посаде близ Мефодиево-Белозерского предусмотрительно купил узелок пирогов. Да барон, добрая душа, увидев, как Иван мается головной болью, пожертвовал ему флягу шнапса.

Так что пир вышел горой.

Расстелив тряпицу на столе в вивлиофике, молодой человек принялся закусывать.

Шнапс у немца был знатный. В меру крепок и зело душист. Интересно, на каких таких травах настаивает бравый вояка свое пойло? Чай, из местных.

Да и пироги попались недурственные.

Хоть и постные – с капустой, горохом да рыбой, а мягкие и сами во рту тают. Знать, добрыми и умелыми руками замешено тесто.

Иван очень любил этот нехитрый продукт русской кухни. Сколько ни едал заморских разносолов, а пироги все лучше. И как выручают в трудную годину, когда в кармане печально звенит пустота и денег хватает только-то на пару кусков печеного теста с начинкой! Он как-то даже оду принялся сочинять во славу пирогов, да сбился. Не хватило слов. Хотя никогда и не жаловался на свой словарный запас.

Великость языка российского народа
Колеблет с яростью неистовства погода,
Раздуты вихрями безумными голов,
Мешая худобу с красой российских слов.
Преславные глупцы хотят быть мудрецами,
Хваляся десятью французскими словцами…

– Это у тебя, брат, чего? – высунулся из-за книжных стеллажей любопытный нос.

Вслед за ним показался и его обладатель – худой (как и почти все иноки Фарафонтова) невысокий черноризец. Хранитель библиотеки.

– Извинения прошу, честной отче, – едва не подавился куском пирога Иван.

– Брат Савватий, – представился монах, несыто пожирая очами явно казавшиеся ему сказочными яства.

Поэт правильно оценил ситуацию и тут же предложил библиотекарю перекусить с ним, чем Бог послал.

Чернец тут же уселся за стол и протянул руку к угощению.

– А они, часом, не скоромные? – вопросил с дрожью в голосе.