Девятый ангел

– …Не бойся. – Голос-шелест где-то совсем рядом, лишь голову нужно повернуть. Да вот не поворачивается голова. И тело не слушается… – Он говорил, что страшно и больно только сначала, пока крылья не прирастут, а потом все сразу изменится. Ангелам ведь ничего не страшно. Ангелам не больно. Он так говорил, обещал. Вот только боль все равно не проходила. И крылья все никак не прирастали. С крыльями было еще хуже… Тяжелые и холодные… И ребрам больно… Там сзади. А сейчас вот уже не больно. Наверное, приросли наконец. Только чешется сильно. Все время чешется. Ты знаешь, зуд – это, оказывается, еще хуже, чем боль. Словно тысячи жуков у тебя под кожей. Смешно, правда? Кожи уже, считай, и нет, а жуки все равно есть…

Зашуршали листья, словно кто-то смахнул их нетерпеливой рукой. Вот этой самой рукой с розовым маникюром и забавными фенечками. Она присела на край Юлиной кровати – мертвая девочка-ангел, посмотрела зло и требовательно одновременно.

– Он нас обманул! Эти крылья! – Дзынькнули проволочные перья, взметнулись вверх опавшие листья. – С ними невозможно взлететь. Они тянут вниз, цепляются за ветки и корни. И спина чешется!!!

Она развернулась, и кончик железного крыла больно черканул Юлю по щеке, разметал листья.

– Смотри! Видишь?

Юля видела. Как бы хотела не видеть, закрыть глаза и забыть, но не получалось! Узкая девичья спина, острые лопатки, как зачатки собственных крыльев, а под ними – две зияющие раны… И видны крепежи неживого к живому. Или теперь уже неживого к неживому?..

– Почеши, – попросила девочка-ангел. – Никто не видит, а ты видишь. Значит, и почесать сможешь. – Она обернулась через плечо, посмотрела с мольбой. Черноглазая, остроскулая, с хрусталиком-пирсингом в носу, с бордовой бороздой на шее. И голову склонила так… неестественно, вот просто положила ее на плечо, словно бы шея ее была тряпичная. – Ну, почеши! Чего тебе стоит?! – А шепот-шорох сорвался на визг. Заложило уши, а руки, наоборот, отпустило, словно спали невидимые путы.

Она ведь не просит ничего такого, эта мертвая девочка. Если протянуть руку, если коснуться сначала железного крыла, а потом плеча…

– …Даже не думай, младшенькая! – А это уже другой, старушечий недовольный голос. – Нет в тебе еще достаточной силы, чтобы нежити спинку чесать. Смелость, гляжу, появилась, а с силами пока – беда. А ты кыш! Кыш пошла! Убирайся, пока я тебя клюкой не почесала! Что шипишь, как кошка? По-хорошему пока прошу, уйди. Или ты не понимаешь по-хорошему? Ну так давай по-плохому!

И снова визг! И снова вихрь из листьев! Ветер такой, что дышать нечем. И листья в лицо, режут кожу острыми краями. А еще стук. Кто-то ломится в дверь, которую дом снова предательски запер.

– Вот и все. Открывай глаза, меньшенькая. Прогнала я ее, непутевую. – Снова этот ворчливый, с хрипотцой голос. – Открой, кому сказано?!

Открыла. Гостья стояла в изголовье кровати, опиралась на изящную трость. Старуха была маленькая и худенькая – тщедушная. Сама тщедушная, а голос…

– …А голос у меня всегда такой был. Командирский. – Она не улыбалась, разглядывала Юлю почти с тем же вниманием и интересом, что и мертвая девочка-ангел. – Ты, я смотрю, на Линку похожа. Дуреха небось такая же, как она. Тебе небось тоже ничего этого, – старуха стукнула об пол тростью, и половицы пошли мелкими трещинками, – не нужно!

Не нужно. Но деваться некуда. Мама умерла, Макс арестован, дом болен. Никого не осталось, кроме нее да вот этой мертвой старухи.

– Ответственная. Это хорошо. – Старуха не улыбалась, но в голосе ее слышалось одобрение. – И то, что про дом думаешь, тоже хорошо. Никто, кроме меня, не думал. А ему нужно. И так, смотрю, одичал без хозяйки-то. – И тут же безо всякого перехода: – Ну что, заберешь силу? Долго не думай, младшенькая. Времени у нас с тобой мало. Я и так ради тебя вернулась оттуда, откуда еще попробуй вернись. Но пропуск этот мне ненадолго выписали, так сказать, за боевые заслуги. Максимка хоть и дурачок, а догадался дыру в чердаке не заделывать. Иначе мне бы ходу сюда не было даже с пропуском. Другое плохо, младшенькая. Силу-то я тебе передам, а вот научить, как ею пользоваться, уже не смогу. Самой придется. Ничего, ты, я гляжу, девочка смышленая, как-нибудь разберешься. Ну, забираешь силу-то?

– Забираю. Что мне нужно сделать?

– Молодец, – похвалила прабабка. – А делать тебе ничего не нужно, младшенькая. Это если бы я еще жива была, тогда б мы с тобой по всем правилам, неспешно, безболезненно. А теперь придется по живому резать. Ты уж извиняй.

Может, Юля бы и отказалась, так угрожающе прозвучало это «по живому резать». Но кто ж ей дал? Ее, словно куклу, выдернули с кровати и подвесили между полом и потолком. А старуха, которая вот только что стояла у изголовья, вдруг оказалась так близко, что холод, от нее исходящий, выстудил Юлю насквозь. Наверное, хорошо, что выстудил. Может, без этой заморозки было бы еще больнее. Хотя куда уж больнее!!!