Девятьсот семнадцатый

— Эх, да домой! Повоевали. Ну-ка, давай, расскажи, Василий, чего-нибудь, — кричали солдаты, завидев

его.

И Василий рассказывал все, что он прочитал о большевиках, о программе партии и о многом другом,

призывал солдат, разъехавшись по домам, не сдавать оружия, драться за советы.

— Против помещиков. Земля теперь наша.

— За советскую постоим!

— Кабы шаги такие — сто верст шаг!

— А помещика-то по шеям!

— Винтовки не отдадим!

— А как пулеметы? На волость, что ли?

— У нас в вагонах все рязанские.

— А у нас орловские.

— Им ближе, андронам.

— Дела знаменитые. Дождались свободы.

— Хорошо живется нам на чужой карман, — вставлял какой-нибудь весельчак.

— Не на чужой, а на собственный, — с серьезным видом поправляли его.

— Все наше. Нашим потом и кровью содеяно.

— Не чужое.

— А какой урожай нынче, не знаешь?

— На что урожай?

— На девок. Ха-ха!

— А на баб без антиреса?

— Приедем, всем достанется.

— Известно, достанется, который год…

— Нарожали без нас.

— А тебе не все равно? Товар один.

— Эх… грех. Сразу б двох.

Но велись и другие разговоры.

— Бедно живем. Архангельские мы. Артелью бы.

— Народ прижимистый, не пойдут.

— А если бедняк, то ни лошаденки, ни буренушки.

— Власть машины даст.

— Коммуной, говоришь? Вольготней, если б каждому машину.

— Землица-то дрянная. Вот на Кавказе народ живет, казаки…

— Да, вольно живут. Перебраться бы к ним.

— Вот приедем да посмотрим.

— А за советы постоим, первое дело — мир даден.

— И земля. Тоже прижимка по боку.

— А занятно, как теперь народ живет.

— Домой бы скорей!

— Паровоз-то, как дохлый.

— Машинист спит. Хвост ему подкрутить.

— Эх, даешь… Ды, ах домой.

— Домо-о-ой.

Не останавливаясь, мчались эшелоны, все ближе подъезжали солдаты к России.

Позади горы Турции, сухие пески Азербайджана, тучные сады и поля Терека.

Вот и кубанская степь, пшеничная, полнокровная, сытная, привольная казачья степь. Чуть не даром

буханки пшеничного хлеба, поросята, жареные куры, яйца, кавуны, дыни, сало и всяческая снедь. До отказу

наполняются солдатские желудки.

Близок конец Кубани, там Россия.

Но вдруг…

*

Станция Кавказская.

Солнце, потоки красок, шум речи, гром медных труб, сытный митинг. Кто-то говорит с трибуны.

— Да здравствует советская власть!

— Ура… — прокатывается по тысячной толпе солдат.

— Земля, фабрики наши. Не признаем грабительских, тайных договоров. Долой капитализм!

— Доло-ой!

— Контрреволюционные генералы, кадеты и попы поднимают головы. Они организуют восстание. Хотят

свергнуть советскую власть. Смерть им!

— Смерть. Нет пощады.

— Все, как один, на защиту завоеваний революции. Ура…

— Ур-р-р-а!

Бу-бу-бу-бу — гремит барабан. Звенят трубы оркестра. Толпы поют:

Вставай, проклятьем заклейменный!..

Только что закончилась выгрузка раненых бойцов дивизии.

В штабном вагоне, в купе Васяткина, сидели за чаем Гончаренко, Нефедов, Кузуев, Ляхин и сам

Васяткин.

— Говорят, кадеты и попы наступают. Где-то организовали восстание, один говорил на митинге, —

прихлебывая кипяток, сказал Ляхин и заморгал красными глазами.

— Немцы заняли Украину, идут на Дон. Вот газета. Под их крылышком организует силы

контрреволюция, — говорил Васяткин, поправляя очки, сползавшие на нос.

— Да, дела. Няньчились мы с офицерами. Вот теперь и прописывают нам ижицу, — зло проворчал

Кузуев.

— Да, дела. Плохо то, что хлебные богатые места теряет советская власть — Украину, Дон. Меньшевики

оторвали Закавказье. Хорошо, что мы едем с оружием. Нужно надеяться, что вооруженных сил мало у советской

власти. Придется еще повоевать.

— Здравствуйте, товарищи, — раздался в купе чей-то громкий незнакомый бас.

Все повернули головы на голос.

У дверей купе стоял одетый в кожаный костюм человек в матросской фуражке. Через плечо у него свисал

ремень. На ремне болтался деревянный футляр с маузером. Широкое открытое лицо незнакомца выражало

хмурую решимость. Из-под нависших темных бровей смотрели подстерегающие глаза.

— Здравствуйте, — еще раз сказал матрос, смело вошел в купе и уселся возле Нефедова.

Все выжидательно помолчали.

— Я, товарищ, к вам по делу пришел, — заявил матрос. Вы, что ль, будете дивизионный комитет?

— Да, мы, — с ласковой улыбкой ответил Васяткин, по привычке поднимая на лоб очки.

— Ну, вот. Долго говорить не люблю. Хотите дальше ехать?

— Да, хотим.

— С оружием не поедете.

— Это почему же? Кто ты такой? — нахмурившись спросил Нефедов.

— Я комиссар советской власти по вооружению войск Северного Кавказа. Фамилия моя — Друй

Савелий. Работаю также в ЧК. Вот и заявляю вам по поручению ревкома, что пока оружие не сдадите, дальше

не пропустим.

— Почему так? — все еще улыбаясь, спросил Васяткин.

— Оружие нужно нам для защиты революции.

— Так мы ж его в Россию для этой цели повезем.

— Нет, с оружием не пустим, оно нам здесь нужно. В Екатеринодаре восстание. Нужно вооружить

революционную гвардию.

— Солдаты оружия не отдадут, — буркнул Нефедов. — Они хотят домой с оружием.

— Сдадите винтовки, пулеметы и пушки, тогда на все четыре стороны — держать не станем. А