Девятое Термидора

В мертвой тишине площади вторая, грозная фраза "Марсельезы" прозвучала рыданием смерти. Никто в толпе не заметил демонстрации: вместо "I'etendart" жирондисты пели "le couteau" [стяг... н о ж (франц.) ]. Но слов не требовалось: и без того замер, не переводя дыхания, народ.

. . . . . . . . . . . . . . .

Колесницы подъехали к самому эшафоту. Связанные люди прямо с них переступали на лестницу возвышения. Протяжным стоном проносились по площади имена: одно знаменитее другого.

. . . . . . . . . . . . . . .

"Четыре удара... Всякий раз четыре удара".

. . . . . . . . . . . . . . .

На шарнирах с треском повертывалась доска. Коротко стучал опускающийся ошейник. Со страшным грохотом падал нож. И негромко ударяла о дно корзины голова.

А с фургонов с новой силой неслось в ответ пение связанных людей, - их число все уменьшалось:

Plutot la mort que l'esclavagel

C'est la devise des Francais!..

[Лучше смерть, чем рабство!

Это девиз всех французов!.. (франц.) ]

На эшафоте помощник палача быстрым движением щетки сметал далеко разбрызгивавшуюся кровь.

. . . . . . . . . . . . . . .

"Четыре удара... Еще четыре удара... Работает черный покой ... Кого несут с последней колесницы?.. Почему застонала толпа?.. Это труп Валазе, того, что вчера закололся... Им надо обезглавить мертвого..."

"Остался один... Он поднимается на эшафот... Он поет... Что за голос!.."

Alions, enfants de la patrie...

Le jour de gloir est arrive...

. . . . . . . . . . . . . . .

"Кто это?" - "Верньо... Верных.." - "Боже, какой голос!.. Так вот где я его услышал... Скорей, скорей конец..."

Contre nous... de la... tyrannie...

Le couteau... sanglant...

. . . . . . . . . . . . . . .

"...Четыре удара!.."

. . . . . . . . . . . . . . .

Кто-то вцепился Штаалю в руку выше локтя. Лицо Маргариты Кольб было искажено. Штааль заглянул в ее глаза и отшатнулся. Он хорошо знал то, что в них было... С отвращением он вырвал руку, бросился в сторону и скрылся.

VII

"Куда же теперь?" - спросил себя Штааль, задыхаясь от волнения. С усилием он собрал мысли. Возвращаться в Пасси невозможно. Маргарита Кольб знала об его связи с британской разведкой. Он теперь ясно чувствовал в ней злое и очень опасное существо. "Ей достаточно одного слова, чтобы погубить меня... Почему она не выдала меня до сих пор? Или ей была еще нужна моя любовь? - Что делать? Съездить в Пасси за вещами?.. Нет, верно, они уже ждут меня там. А если и не ждут, то перевозка вещей обратит внимание, выследят..."

"Да уж не в бреду ли я? - мелькнула у него мысль. - Быть может, это казнь расстроила мою душу. Быть может, никакой опасности нет и лучше всего пойти спокойно к себе домой?"

Он повернул было к тому месту, откуда шла в Пасси почтовая карета. Но вдруг ясно почувствовал, что не вернется больше в особняк над Сеной. Очутиться в глухой деревушке в одиночестве, в тоскливый осенний день, слушать вой ветра над рекой и вспоминать там эго - нет. Прежде она заполняла жизнь - "да, ведь я любил ее", - подумал он с отвращением.

Жажда мести кому-то за что-то наполняла его душу. В больной, все тяжелевшей голове носились смутные злобные мысли. "Ах, зачем, зачем Суворов сидит в Херсоне? Зачем не он, вместо Кобургов и Брауншвейгов, ведет к победе, к мщенью союзные войска?" - подумал Штааль с тоскою. Вдруг грозную фигуру херсонского полководца сменил образ Шарлотты Корде. Штааль подумал, поднял воротник пальто и пошел дальше. Ему было очень холодно, он дрожал всем телом. Шел он быстро, торопливо и уверенно. И мысли - теперь не литературные - так же торопливо, так же дрожа ходили у него в голове.