Девятный Спас

– Подкрути сильней! – подошёл отец. – Что это у него глаза-то, а?

– Погоди, будут глаза, – странновато хохотнул Петя. У него самого взгляд был мерцающий, дикий. – Сиять не засияют, потому что секрета я не раскрыл. Зато свой собственный придумал, какого ещё не бывало. Вот, вот, гляди!

Он торжествующе показал пальцем на лик. В строгих очах Спаса блеснули капли. Набухли, пролились вниз. Они были чёрными!

– Что это?! – вскричал Автоном Львович, отшатываясь.

– Состав такой, особенный! Если лампадой или свечой подогреть, образ плачет чёрными слезами. Тот был Спас Ясны Очи, а у меня будет Спас Чёрны Слёзы!

Лицо сына сияло такой гордостью, что у Зеркалова не хватило сердца попрекнуть мальчика ни единым словом. Автоном Львович лишь спросил, очень тихо:

– Так ты Филаретов Спас в ермитаже оставил?

Петя небрежно плеснул рукой.

– На что он мне? Этот лучше.

И упал тут Автоном в кресло. Кончено. Теперь уж совсем кончено…

Глава 11 Прекраснейшая из всех

В такой-то срок, в таком-то годе

Мы встретимся, быть может, вновь…

Мне страшно, – ведь душа проходит,

Как молодость и как любовь.

С. Есенин

Из всех чёрных мыслей, тяготивших князя-кесаря в хлопотное утро, последовавшее за бессонной ночью, наигорчайшей была туга о несобранных деньгах. Заговор и измена, с Божьей помощью, оборены, хотя и здесь гордиться особенно не доводилось. Англицкий и цесарский резиденты вышли из воды сухими, а первый ещё и нажаловался, что на его подворье ночью напали лихие люди и побили слуг: одного насмерть и одного увечно. Стрельцы-заговорщики остались непойманными, все поразбежались. Жди теперь от них новых каверз. Зеркалов, блудний сын… Эх! Тут уж, кроме как самого себя, винить некого. Где были у старого дурня глаза, когда приближал такого помощничка? А главный шпиг, чтоб ему в аду сгореть? Ведь на полном доверии состоял, пёс!

Но дума о трёхстах тысячах всё же была самой мучительной. Не удалось наскрести и трети средств, потребных для сохранения армии. Беда… Государь прежних заслуг вспоминать не станет, не до того ему сейчас. Трон и вся держава под его величеством ходуном ходят. Скажет: я на тебя надеялся, Федька, а ты меня подвёл, хребет мне переломил. И заговор этот, конечно, лыком в строку встанет. Как ни скрывай, а шила в мешке не спрячешь.

У Фёдора Юрьевича было уже решено, что всей правды о страшном умышлении он царю доносить не станет. Ибо хвастать нечем. Хорош всевластный наместник, у которого под носом такое злое дело устраивается. Кое-что отписать, конечно, придётся, но десятую часть правды, не более. Злоумышляли-де людишки из стрелецких недобитков лишить жизни верного твоего пса и хотели на Москву красного петуха пустить, да стараньями нашими ничего у них не вышло. Однако ж для острастки служивому народцу и ради пущего ихнего рвения Автоном Зеркалов, начальник внутреннего полуприказа, строго мною наказан.

Ромодановский сердито стукнул кулаком по письменному столу, зашевелил отвислыми щеками.

Перед ним стояли двое вызванных, Алёшка Попов и детина-мастер Илья Иванов-сын, переминались с ноги на ногу. Досада досадой и кара карой, а нельзя и про награду забывать. Иначе без таровитых людей останешься. Этих-то Фёдор Юрьевич вызвал ради поощрения. Заслужили. Хмуро, ещё не отойдя от кислых мыслей, кесарь сказал:

– Дело теперь совсем ясное. Перед вами был у меня здесь Автоном Зеркалов. Ночью с перепугу сбежал, но после одумался, приплёлся виниться. Лбом об пол стучал, каялся в своей дурости. Оплели его лукавые помощники, главный шпиг Юла и сержант Яшка Журавлёв. Продались за англицкое золото, стакнулись с секретарём Штрозаком и Фролкой Быком. А гехаймрат поверил. Одурили его заговорщики, во круг пальца обвели. Желал Зеркалов предо мною отличиться, добыв улики против Витворта, а сам чуть меня не сгубил. И всю державу заодно… Юла же, изменник, хотел Зеркалова зарезать, чтоб упрятать концы в воду, но Автоном его проткнул шпагой. А надо было живьём взять! Вот и остались мы с пустыми руками. Штрозака брать нельзя, нам ныне с Англией собачиться накладно. Яшка Журавлёв в бегах. Допрашивать некого. Так-то, голуби…

Мужик, невежа, встрял с вопросом:

– С грехомератом-то чего будешь делать?

«Моя воля, снёс бы голову с плеч, – подумал Ромодаиовский. – Но сначала отдал бы в пытку – не врёт ли, что сдуру дров наломал».

– Зеркалов оказался глуп, – ответил он вслух – не столь ко мужику, сколько будущим возможным вопрошателям. – А мне в Преображёнке дураки не надобны. В Сибирь поедет, на телеге, под караулом.

Те переглянулись, а Фёдор Юрьевич засопел, вспоминая рассветный разговор с Александрой Васильевичем Кирьяковым, который явился заступничать за Автонома.

Кирьяков сказал, что гехаймрат сидит у наследника, хочет кинуться князь-кесарю в ноги, но робеет. Когда же Фёдор Юрьевич в гневе хотел немедля послать ярыг – заковать собаку в железа, гофф-оберкамергерр, истинный добра желатель, мягко посоветовал: