Девятнадцать минут

– Вот об этом-то я и хочу поговорить. Ты в списке свидетелей защиты. Тебя могут вызвать в суд.

– Что?! – вскричала Джози, и на один миг жизнь словно оставила ее: ни дыхания, ни сердцебиения, ни мужества. – Я не пойду в суд! Я не могу! Мама, пожалуйста, не заставляй меня!

Алекс протянула к дочери руку, и очень вовремя: Джози была уверена, что еще секунда – и она просто растворится в воздухе. «Сублимация, – вспомнилось ей, – переход из твердого состояния в газообразное». Это определение Джози выучила для теста, который так и не состоялся из-за всего того, что произошло.

– Я говорила с детективом и знаю, что ты ничего не помнишь. Но очень-очень давно ты дружила с Питером. Только по этой причине тебя и включили в список свидетелей.

Джози отстранилась:

– Ты клянешься, что мне не придется идти в суд?

Алекс заколебалась:

– Милая, я не могу…

– Поклянись!

– А давай мы с тобой сходим к адвокату Питера?

– Что это даст?

– Ну, может, он увидит, как ты нервничаешь, и решит обойтись без тебя.

Джози легла. Несколько секунд мама гладила ее по голове, и она вроде бы даже услышала шепот: «Мне очень жаль». А потом Джози встала и закрыла за матерью дверь.

– Мэтт, – прошептала Джози, как будто он мог услышать и ответить.

Мэтт. Она вдыхала это имя, словно кислород, и представляла себе, что оно распадается на множество крошечных частичек, проникает в клетки ее крови и заставляет ее сердце биться.

Питер разломил карандаш и воткнул ту половину, в которой был ластик, в кусок кукурузного кекса.

– С днем рожденья меня… – тихо пропел он и замолчал: нет смысла петь себе поздравительную песню, когда и так знаешь, какое счастье тебя ждет.

– Эй, Хоутон! – сказал надзиратель. – У нас для тебя подарок!

Питер увидел парня немногим старше себя. Он без конца качался с пятки на носок и обратно, из носа текли сопли.

– Поделись с ним кексом, – буркнул надзиратель, вталкивая мальчика в камеру.

Питер сел на нижнюю койку, чтобы новичок знал, кто тут главный. Парень стоял, крепко прижав к себе одеяло, которое ему дали, и смотрел в пол. Когда он поправил на переносице очки, Питер понял: с ним что-то не так… Стеклянный взгляд, постоянно жующие губы… Видимо, парень из тех, у кого особые образовательные потребности.

Питер понял, почему этого умственно отсталого запихнули именно к нему: он вряд ли станет его насиловать.

– Эй, ты, – сказал Питер, сжимая кулаки.

Парень повернул голову в его сторону:

– У меня есть собака. А у тебя?

Питер представил себе, как надзиратели смотрят эту комедию на своем мониторе. Наверное, они ждут от Питера, что он будет это терпеть? Так или иначе, чего-то они от него определенно ждут.

Он протянул руку и снял с парня очки. Стекла были толстые, как стенки бутылки из-под колы, оправа черная пластмассовая. Парень схватился за лицо и завопил, как будто затрубил в рог. Питер положил очки на пол и наступил на них, но от его резиновых шлепанцев толку оказалось мало. Тогда он принялся колотить очками о решетку до тех пор, пока стекла не разбились.

Надзиратели прибежали оттаскивать Питера от парня, которого он и не касался. Под гул голосов других заключенных, решивших подбодрить товарища по несчастью, Питеру надели наручники и поволокли к начальнику тюрьмы.

Несколько минут Питер, сгорбившись, сидел на стуле, а надзиратель смотрел, как он дышит. Наконец начальник пришел:

– Что это было, Питер?

– Мой день рождения. Я просто хотел побыть один.

Питер вдруг почувствовал своеобразный комизм своего положения: до стрельбы он мечтал о том, чтобы его оставили в покое. Тогда никто не смог бы сказать, что он не вписывается в компанию. Но как оказалось, начальнику он этого, конечно, говорить не собирался, он даже сам себе не слишком-то нравился.

Начальник тюрьмы стал говорить о дисциплинарном взыскании. О том, какие последствия оно возымеет в случае обвинительного приговора, о тех немногих привилегиях, которые будут отняты. Питер намеренно не слушал.

Он думал о том, как рассвирепеют другие заключенные, когда из-за него их лишат телевизора на неделю.

Он думал о том, верит ли Джордан в синдром затравленной жертвы, который сам придумал, и поверит ли кто-нибудь еще.

Он думал о том, почему те, кто видел его в тюрьме, то есть мать и адвокат, никогда не говорят ему правду: что он останется за решеткой навечно и умрет в такой же камере, в какой сидит сейчас.

Он думал о том, что лучше бы ему получить пулю в лоб.

Он думал о том, что ночью в тюрьме ты слышишь, как летучие мыши хлопают крыльями в цементных углах и крики, хотя вроде бы все заключенные не настолько глупы, чтобы кричать.

В субботу, в 9:00, Джордан был в одних пижамных штанах, когда в дверь позвонили.

– Это какая-то шутка? – спросил он, открыв.

Судья Кормье натянула на лицо улыбку:

– Мне очень жаль, что мы вас разбудили и вы встали не с той ноги. Но вы же знаете: когда ваш ребенок беспокоится… вы и сами перестаете понимать, что делаете.