Девятая жизнь

Она не знала, как объяснить то, что чувствовала всегда – и в пропахшей сигаретами и перегаром родной комнатушке, и в казенном детдоме, и в залитых светом конкурсных залах, и на улицах города… Мир говорил с ней, показывал себя разными сторонами, а Катька просто слушала то, что ей говорят.

– Ясно все с тобой, – усмехнулся Филипп Иванович и замолчал. Катька молчала тоже. Колдун смотрел на нее, и она вдруг увидела: нет, не только холодные цвета, почему же она сразу не поняла! Тут и пламя, и теплая желтизна окон в ночи, и свечной отблеск. Или вот гирлянды на елке, что наряжали в детдоме под Новый год. Вечный праздник, ожидание чуда.

Посмотрев еще с минутку, колдун кивнул, словно Катька ему что-то сказала, встал и бросил директрисе:

– Я ее заберу.

– В смысле – заберете? – нахмурилась та. – На конкурс? Но это только в сопровождении кого-то из наших воспитателей, Филипп Иванович, так вот просто нельзя, не полагается…

– Да нет, – поморщился колдун. – Совсем заберу. Как оформляется удочерение? Ну или что там нужно проделать, чтобы мне Катерину отдали? А! – Он вспомнил о чем-то и повернулся к девочке. – Вдруг она не захочет! Ну, мы спросим. Катька, я художник. Хочу тебя забрать к себе. Для отцовства я староват, будешь внучкой. Жить есть где, денег хватит. Научу тебя рисовать так, как никто не научит. Ну и… любить буду. Это я тебе точно могу обещать.

– Катя? – обратилась к ней директриса. Девочке казалось, что голос ее чуть дрожит – то ли от страха перед колдуном, кто бы он ни был, то ли от волнения.

Катька встала и, подняв голову, посмотрела в лицо Филиппу Ивановичу. Незнакомец, возникший из небытия всего несколько минут назад. Человек из ниоткуда. Но она видела: вот у него пятно краски на рукаве пиджака, и пахнет скипидаром и охрой, и северное сияние разворачивается торжествующими полотнами, заставляя замирать от восторга.

«Мы с тобой одной крови – ты и я».

Катька кивнула.

Уже потом она узнала, что дед должен был судить финал конкурса, куда она прошла, и, просматривая работы участников, увидел ее рисунки. Дед говорил: когда он их узрел, то сразу понял, что надо делать. «Эту девочку нужно учить отдельно, – сказал он, – я прослежу, чтобы она получила лучшее образование». Уточнил у организаторов адрес, усмехнулся, узнав про детский дом, купил билет и поехал. Дальше… Дед смущался и отводил глаза, когда говорил об этом.

– Заклинило меня, Кисточка, – объяснял он. – Я как тебя увидел, то сразу понял, что ты – моя. Моей породы, моей крови, хоть по документам и жизни мы не родня ни разу. Если бы ты с родителями жила до сих пор, то я бы тебя украл, отсудил, что угодно бы сделал, лишь бы к себе забрать. Родственники мои все давно поумирали, детей я не нажил, а внучка моя вдруг нашлась. Я ее отпускать не намерен.

Дед настоял, чтобы Катьке сменили не только фамилию, но и отчество. Лишь имя осталось – его девочка любила, а раз так, то зачем… Дедовы знакомые покрутили пальцем у виска, в прессе тиснули пару статеек о том, что известный художник забрал к себе девочку из детдома (и, конечно, нашлись умники, посчитавшие, что дед так себе репутацию улучшает), да на том шум и закончился. Со временем все забылось, девочку считали родной внучкой великого Литке. А Катька… Катька привыкла не сразу и даже много лет спустя считала себя нищенкой, которую король почему-то до конца дней своих называл принцессой.

Одно Катька знала точно: зимнего колдуна привела к ней веселая осенняя лисица, потому что ее освободили и отпустили идти с шелковой бумаги куда глаза глядят. Лисица ушла и вернулась не одна. Бумага умеет быть благодарной.

Глава 18

Катька пересказала это Дамиру коротко – может, потом настанет время для длинных историй и воспоминаний, а пока так. Шагдетов слушал, не перебивая, иногда коротко кивал. Солнце поднялось выше, с улицы доносился привычный утренний шум, роса исчезла. Заглянула Мария Михайловна, принесла еще кофе и обещала приготовить яичницу, громадную как луна. Катька думала, что коты убегут за домработницей получать утреннюю порцию вкусняшек, однако лоботрясы остались. Фред распластался на коленях у Дамира, Джо уселся под Катькиным стулом. Ей было хорошо и свободно, как давно не было, словно этой историей она наконец отпускала деда – еще не совсем, неокончательно, однако уже с готовностью выпустить его туда, куда он ушел.

– Катя, ты позволишь кое-что сказать тебе? – спросил Шагдетов, когда она закончила говорить.

– Давай.

– Когда я придумал проект «Девять жизней», я долго сидел и об этом размышлял. Мой дедушка еще жив, а вот бабушки нет уже год. Моя родня в Адыгее не вся любит моего отца – он очень своенравен, и не со всеми у нас хорошие отношения, но… Это жизнь, такая, какая есть. Она никогда не бывает предсказуемой. А еще…

Шагдетов помолчал, и Катька тоже молчала – ждала, когда он продолжит.