Девять воплощений кошки

Но что, если он лишь сделает вид, что не узнал ее, а сам отлично все помнит… И что, если он и есть – убийца, то…

Стоп, Катя снова на секунду остановилась – почти уже у железной двери пультовой с переговорником на стене.

Она даже колебалась секунды две – не повернуть ли обратно. Но потом решила – нет, этот вопрос с «опознанием» надо решить немедленно. Иначе можно в будущем очутиться в очень неприятной ситуации.

И она нажала кнопку переговорного устройства.

– Да, кто? – мужской бас.

– Здравствуйте, мне нужен заместитель начальника службы безопасности по технике Николай Тригорский.

Связь отключилась. Тишина. Катя подняла голову – ага, камера наверху. Значит, сейчас ее разглядывают там, на мониторе в пультовой.

Потом замок щелкнул, и Катя открыла тяжелую дверь.

Пультовая – небольшая темная комната без окон, освещенная лампой-софитом с длинной стойкой и множеством мониторов. В комнате за столом три кожаных вращающихся кресла. Два пустые, в одном развалился блондин лет пятидесяти могучего сложения – рукава белой рубашки засучены, узел галстука ослаблен, черный пиджак висит на спинке свободного кресла рядом.

Катя узнала Николая Тригорского.

– Вы ко мне? – он смотрел на нее без всякого выражения.

Катя пыталась найти сходство с Ангелом Майком. Мало сходства, а ведь они отец и сын. Общее лишь то, пожалуй, что оба белесые блондины. Но у Майка волосы до плеч, а отец его пострижен по-военному коротко.

– Здравствуйте, меня к вам просила зайти Виктория Феофилактовна. Мы с подругой готовим материалы для фотовыставки к столетию музея, и тут для нас заказаны пропуска.

– У меня нет никаких пропусков.

Катя все пыталась прочесть по его лицу – узнал он ее или нет.

– Правда? А мне сказали у вас. Тогда у кого же? К кому мне обратиться?

– Я не знаю.

– Как у вас много техники! – восхитилась Катя. – И вы что, весь музей отсюда видеть можете?

– Залы, экспозиции. А вас что конкретно интересует?

– Да ничего… Так к кому же мне обратиться насчет пропусков?

– Нет, вас же что-то конкретно интересует, я так понял, – Николай Тригорский поднялся с кресла.

Огромный, как шкаф. Катя сделала шаг к двери.

– Извините, я, наверное, просто ошиблась.

– Насчет пропуска постоянного вам бы лучше к тому обратиться, кто вас сюда в музей прислал.

Катя посмотрела ему прямо в глаза: ага… так, значит… ясно… Все же она оказалась права – память у Тригорского зрительная отличная. Длинная память. Ну что же…

– Мне в случае необходимости генерал Елистратов посоветовал обратиться прямо к вам. Сказал – вы надежный человек. И вы активно помогаете правоохранительным органам.

Николай Тригорский выпрямился, став еще выше ростом.

– Я вас сразу узнал еще тогда, – сказал он.

– Когда? – Катя похолодела: неужели этот хмырь заметил ее там, в шкафу в комнате техников?

– В среду, когда на мониторе увидал. Полицейские вас тоже допрашивали. Я сразу понял – для вида. Как оно все сплетается в один клубочек – проверку государственную присылают… аудиторшу… и вас с напарницей довеском. Она, мол, тут по финансовой части, а вы по своей части. А потом аудиторшу мертвой находят с разбитой головой. Что ж вы за ней не уследили-то?

Катя подумала: это тебя надо спросить, служба безопасности: что же это вы за Дарьей Юдиной не уследили через свои камеры. Но она промолчала.

– Значит, мне от вас, как от представителей генерала, особое доверие, – Тригорский-старший хмыкнул. – Дожил, надо же. А что же там, в Красногорске, с этим щенком ко мне домой явились, сына моего опозорить хотели?

– Никто никого не хотел позорить. Я проверяла деятельность участкового инспектора. А в тот день в воскресенье случилось ЧП в гостинице для кошек.

– Так я не понял, откуда вы – с Москвы сотрудник или наша, областная?

– Я работаю в министерстве, – скромно солгала Катя. – Группа проверки и контроля. Участковый Миронов в тот день в Красногорске отрабатывал версию…

– Не верьте ему. Вас как зовут?

– Екатерина.

– А меня Николай Григорьевич. Щенку этому поганому, Вовке Миронову, не верьте. Он сына моего вот как достал до самых печенок, – Тригорский-старший сжал могучий кулак. – Формой полицейского сучонок теперь прикрывается. А нутро-то у него, как было гнилым с детства, так и осталось. Мне ли не знать? На моих глазах рос. Я сначала к нему, как к родному. Спортом его заставил заниматься. Сын мой с ним со школы дружил. А потом… лучше и не спрашивайте, что произошло. Такой стыд, такой позор.

Катя решила не задавать вопроса: а что случилось? И она оказалась права.

Помедлив секунду, словно ожидая, но так и не дождавшись ответного интереса, Николай Тригорский продолжил, снизив свой рокочущий бас на два тона: