– С чем? – сказал я, подавшись вперед.
– С гадостями. Меня чрезвычайно интересуют гадости.
Я собрался, было, расспросить ее поподробнее, но почувствовал, как Чарлз щиплет меня за руку, сильно. Я повернулся к нему, чуть поморщившись. Он стоял прямо передо мной.
– Что одна стенка сказала другой? – задал он смутно знакомый вопрос.
– Ты его уже спрашивал об этом, – сказала Эсме. – Ну-ка, перестань.
Игнорируя сестру, Чарлз наступил мне на ногу и повторил свой ключевой вопрос. Я заметил, что узел галстука у него завязан неправильно, и поправил его, а затем, глядя ему прямо в глаза, предположил:
– Встретимся на углу?
Едва это сказав, я пожалел. У Чарлза отпала челюсть. Ощущение было такое, словно я дал ему пощечину. Он сошел с моей ноги с лютым достоинством и вернулся к своему столику, не оглядываясь.
– Он в гневе, – сказала Эсме. – У него бешеный темперамент. Моя мать имела склонность баловать его. Мой отец был единственным, кто его не баловал.
Я все смотрел на Чарлза, который уселся и стал пить чай, держа чашку обеими руками. Я надеялся, что он обернется, но нет.
Эсме встала.
– Il faut que je parte aussi[33], – сказала она со вздохом. – Вы знаете французский?
Я тоже встал со стула со смешанным чувством сожаления и замешательства. Мы с Эсме пожали руки; рука у нее, как я и подозревал, была нервной, с влажной ладонью. Я сказал ей по-английски, как приятно мне было в ее компании.
Она кивнула.
– Я так и подумала, – сказала она. – Я весьма коммуникабельна для своего возраста, – она снова коснулась своих волос с озабоченным видом. – Я ужасно сожалею о своих волосах, – сказала она. – На меня наверно страшно смотреть.
– Вовсе нет! Между прочим, я думаю, волнистость к ним уже возвращается.
Она снова быстро коснулась волос.
– Как думаете, вы еще придете сюда в ближайшем будущем? – спросила она. – Мы приходим сюда каждую субботу, после репетиции хора.
Я ответил, что, как бы мне этого ни хотелось, я, к сожалению, почти уверен, что у меня больше не будет такой возможности.
– Другими словами, вы не можете обсуждать передвижение войск, – сказала Эсме. И не сделала ни шага в сторону от столика. Более того, она скрестила ступни и, опустив глаза, выровняла кончики туфель. Я засмотрелся на нее, поскольку она была в белых носочках, а ее лодыжки и ступни отличались элегантностью. Она резко вскинула на меня глаза. – Вы бы хотели, чтобы я вам писала? – спросила она, и в лице ее слегка прибыло цвета. – Я пишу чрезвычайно членораздельные письма для человека моих…
– Я был бы рад.
Я вынул карандаш и бумагу и написал свое имя, звание, личный номер и номер полевой почты.
– Я вам первой напишу, – сказала она, беря бумагу, – чтобы вы себя не чувствовали как-либо
Я заказал еще чайник чаю и сидел, глядя, как эти двое с издерганной мисс Мегли встают из-за стола. Чарлз первым пошел к выходу, трагически хромая, как человек, у которого одна нога короче другой на несколько дюймов. На меня он не взглянул. За ним шла мисс Мегли, за ней – Эсме, которая помахала мне. Я тоже помахал ей, привстав со стула. Этот момент неожиданно сильно на меня подействовал.
Не прошло и минуты, как Эсме вернулась в чайную, таща за собой Чарлза за рукав бушлата.
– Чарлз хотел бы поцеловать вас на прощание, – сказала она.
Я тут же поставил чашку и сказал, что это очень мило, но точно ли она
– Да, – сказала она как-то хмуро. Отпустив рукав Чарлза, она довольно энергично подтолкнула его в мою сторону. Он подошел, лицо его побагровело, и он громко, влажно чмокнул меня чуть пониже правого уха. После такого испытания он прямиком направился к двери, прочь от всяких сантиментов, но я ухватил его за хлястик бушлата и, держась за него, спросил:
– Что одна стенка сказала другой?
Лицо его просияло.
– Встретимся на углу! – выкрикнул он и бросился вон, вероятно, в истерике.
Эсме снова стояла со скрещенными лодыжками.
– Вы уверены, что не забудете написать для меня этот рассказ? – спросила она. – Он не должен быть
Я сказал ей, что нет ни единого шанса, что я забуду об этом. Сказал, что никогда еще не писал рассказа для кого-то, но сейчас, похоже, самое время приняться за это.
Она кивнула.
– Пусть он будет чрезвычайно гадким и волнующим, – предложила она. – Вы хоть немного знакомы с гадостями?
Я сказал, что не особенно, но постоянно знакомлюсь с ними все лучше, в том или ином виде, и что хорошенько постараюсь оправдать ее ожидания.
Мы пожали руки.
– Разве не жаль, что мы не встретились при менее смягчающих обстоятельствах?
Я сказал, что жаль, определенно, жаль.
– Всего доброго, – сказала Эсме. – Я надеюсь, вы вернетесь с войны, сохранив все свои способности.
Я поблагодарил ее и сказал еще несколько слов, а затем смотрел, как она уходит из чайной. Уходила она медленно, задумчиво, проверяя кончики волос на сухость.