Девять десятых

Гвардеец, вежливо и весело улыбаясь, тотчас же согласился и принялся рассказывать о том, что вечером, как раз в то время, когда происходила вся эта суматоха, он преспокойно слушал Шаляпина в Народном доме.

— Он был бесподобен в «Дон-Карлосе»… Какая игра!

Шахов смотрел на его лицо, свежевыбритое, слегка припудренное, на прямой и твердый подбородок, на длинные белые руки, и чувство горечи, недовольства собой, злобы мутило ею.

17

Огромная толпа, с вкрапленными в нее ротами солдат, пушками, грузовиками и телегами, двигалась по широкому, прямому шоссе, уже посеревшему от первого снега.

Мужчины с ружьями, со свертками проволоки, с патронташами поверх рабочей одежды, женщины с лопатами, с кирками, иногда с патронными сумками, шли на фронт. У них не было офицеров, — ими командовала уверенность в том, что они отправляются сражаться за революцию.

Отряды солдат шли не в ногу, высмеивая кое-как одетых красногвардейцев; кляня, по обыкновению, все на свете в бога и в душу, шли матросы.

За ними, разбрызгивая серую грязь, медленно ехали грузовики, с торчащими во все стороны штыками.

На полях, по обе стороны шоссе, женщины и старики копали окопы и протягивали наперерез дороге длинные цепи проволочных заграждений.

Кое-где встречались санитарные кареты, девушки с перевязью Красного Креста высовывались из-за зеленого полотнища и кричали что-то, размахивая руками.

Недалеко от Пулкова Шахов встретил крестьянскую телегу, медленно двигавшуюся по направлению к городу. Мальчик сидел на ней, согнувшись над разорванным животом; он монотонно кричал, мотая головой.

На плоской, болотистой равнине замаячили в пепельном утреннем свете квадратные очертания Петрограда.

Оттуда еле слышно доносились тревожные завывания фабричных гудков: Красная гвардия нуждалась в немедленной поддержке рабочих.

18

— Шах.

…………………………………………………………………………………………….

— Вы думаете о вашей даме и забываете о вашем короле.

— Вы не угадали; я потому и играю так плохо, что слишком много думаю о моем короле.

Француз вскинул глаза; Тарханов вежливо наклонил голову и переставил фигуру; он играл белыми; его королю грозил мат, он только что объявил шах королю противника; это значило, что он не потерял еще надежды выиграть партию.

Это было вечером двадцать седьмого октября.

Офицеры гатчинского гарнизона и штаба Третьего конного корпуса собрались в столовой Павловского дворца; на краю стола Тарханов играл в шахматы с французским офицером; немного в стороне, у белого камина, шел разговор о последних петроградских событиях.

— Вздор какой происходит, ерунда, пустяки, — говорил румяный, свежий офицер с рыжеватыми усами. — Все расклеилось, все куда-то в сторону прет. При чем тут большевики? Их выдумали, просто-напросто солдат устал воевать… Вообразите, что им никто не оказывает ни малейшего сопротивления!.. Ну вот, допустим, что мы стоим сейчас не под Петроградом, а где-нибудь у черта за пазухой. Что же произойдет? Да ничего не произойдет, пустота, гладкое место…

— Русские очень плохие политики, — вежливо сказал Тарханову француз, взявшись двумя пальцами за ладью и размышляя о том, куда ее двинуть.

— И очень хорошие солдаты, — докончил он быстро и, оставив ладью, решительно взялся за королеву.

Разговор у камина прекратился было, но вскоре заговорили снова, на этот раз о Керенском.

Старый полковник рассказал о том, как какой-то сотник на его глазах отказался подать Керенскому руку.

— Поручик, я подаю вам руку.

— Виноват, господин верховный главнокомандующий, я не могу подать вам руки. Я корниловец.

— Ну, и что же Керенский?

— Да ничего! Велел взыскать с этого офицера, да и только.

— Он же баба! — снова заговорил рыжеусый, — слюнтяй страшный. Какой он верховный главнокомандующий? Он помощник присяжного поверенного, а не главнокомандующий.

Полковник остановил было его, но тут же прислушался с интересом.

— Мне Книрша рассказывал, как он упал в обморок, когда принесли телеграмму от Духонина. А пока адъютанты прыскали одеколоном и махали на него платками, Книрша поднял с пола телеграмму. Знаете, что там было написано? «От имени армий и фронта заявляю о полном подчинении Временному правительству».

Все рассмеялись..

— А что, господа? — продолжал, разгорячившись, рыжеусый, — ведь, сказать по правде, разве нам такой человек нужен?

Тарханов медленно отвел глаза от шахматной доски, обернулся к рыжеусому офицеру. Он ответил ему кратко:

— Он нам еще нужен.

— Зачем?

Тарханов как будто с прежним вниманием обратился к шахматной игре. Он пробормотал немного погодя:

— Приманка.

— Какая приманка? Для кого приманка?

— Для кого? Для известного сорта рыбы.

Все вдруг замолчали.

— Вот она где у нас сидит, эта рыба, — проворчал полковник.

Щеголеватый офицер быстро вошел в комнату.

— Поручика Тарханова верховный главнокомандующий просит присутствовать на штабном совещании, — сказал он поспешно.

Тарханов извинился перед партнером и вышел.

— Этот… этот того, — неопределенно сказал рыжеусый, кивая вслед ему головой, — из этого человека будет толк, помяните мое слово!

19