Девяносто триллионов Фаустов

Потому что он был священник, и его обеты были не менее святы, чем молитвы. Неважно, что другие клирики не давали этих обетов – он их дал, безоговорочно и не для бумажки. Он обещал Богу. И поэтому Суд для него начался раньше смерти. Доверять Богу означало поступить так же, как Криша: принять себя таким, каким он стал и каким будет. Принять, что все это имеет некую цель, и что он, как и остальные – лишь часть грандиозного плана по противостоянию злу. Теперь все, с самого начала, казалось ему до невозможности ясным. Бурная юность закалила его, затем ему встретился старик, эксперт по древнему злу – для того, чтобы когда-нибудь он остался единственным хранителем этих знаний и смог использовать их, чтобы спасти других. Даже его падение привело его как раз туда, куда надо, а Гриста, как раз в нужный момент, удержала его от примитивных порывов. Сейчас его знания доступны всем, любой может черпать из них, как будто его мозг – обширная библиотека невероятно расплывчатых, но очень нужных данных. И наконец, когда он добился своего, сорвал куш и мог бы насладиться всей роскошью, доступной богачам, он отправился не в банк, а прямиком в преисподнюю.

Он слишком недооценивал себя. Он никогда не верил, что может оказаться настолько важным.

Но вместе с тем он оставался мужчиной, и его обуревала похоть. И если допустить, что намерение на самом деле равняется поступку, то он уже неоднократно нарушил свои клятвы, особенно когда это делала Модра. Каждый раз, когда это происходило, он расслаблялся: иного пути погасить огонь не было, а давление он испытывал колоссальное.

Он подумал о Марциане, одном из первых епископов Церкви, благодаря неустанному труду которого послания Павла были включены в канон. Тот тоже сгорал от похоти, желания уже почти поглотили его, но он знал, что его святая миссия служения Господу, важнейшая для строительства истинной Церкви, не сможет завершиться, пока он в таком состоянии. Его решение, позволившее ему закончить свою великую работу, не было необычным для тех времен.

Но почему он вдруг вспомнил о Марциане, о котором не думал со времен семинарии? Нет, неверно. Еще однажды он думал об этом. Давно, когда слишком часто смотрел в ее большие, зеленые глаза и видел на ее светлом лице ту же запретную страсть. Тогда он отмахнулся от этой мысли, и что из этого вышло?

Его глаза метнулись к шкафу с медицинскими принадлежностями, и вдруг он понял. Не тьма заставила его взять этот нож; она лишь освободила, раскрепостила то, что пряталось в его душе. Пороки, причинившие так много несчастий и ему, и остальным. Как только крышка слетела, на свободу вырвались страсти, слишком сильные, чтобы им противостоять, желания, которые он поклялся никогда не осуществлять. Никто не освобождал его от обетов. Он забросил свою работу, но он ушел священником и оставался им до сих пор.

Сдаться, как того хотела бы его страсть, означало бы плюнуть на все то, чем он был и все, что он любил. Смертный грех, непрощаемый, несмываемый. Его душа достанется Кинтара, Механику… сатане. Доброе начало – священник внутри него – одно хранило в себе все важные и ценные для него вещи, и именно оно победило злое. Гриста помешала ему спасти себя, а потом этот контакт выстроил стену, так что его душа могла выразить свою страсть лишь ненавистью и жестокостью. Добрая его сторона удержала его от полного распада, но виня их, а не себя, он заставил их расплачиваться за собственную слабость.

Одержание тьмой стало последней соломинкой, дырочкой в плотине, сдерживавшей его темную сторону. Самоубийство исключалось; это был единственный грех, гарантированно отправлявший его к ним в лапы навечно. Но теперь не было и способа остановить страсти, они слишком долго ждали своего часа. Он мог стать разве что вавилонским извращением, антихристом типа Нимрода, заодно с Иштар-Калией – в свою очередь, пародией на Святую Деву. Или раз и навсегда исключить возможность падения. Третьего варианта просто не было.

– Джимми, остановись! – крикнула Модра. – Я больше не буду! Я уже приняла решение. И я думаю, силой Джозеф немногого от меня добьется. Даже Гриста прекратит свои приставания, так что возможности у тебя больше не будет.

– Может быть, не сейчас, но мысли останутся – у тебя, у меня, у него. Не можешь же ты вечно блюсти мои обеты! Если это должно быть сделано, лучше решить все сейчас, чем цепляться до последнего.

– Подумай о Гристе!

– Уже думал. И что делать? Продолжать бороться с тем, что я хочу ее, при помощи жестокости и смешных придирок? Расстраивать ее еще больше? Лучше отпустить ее.

И тут вмешался еще один, невероятно мощный телепатический голос.

– Маккрей, я не понимаю ни тебя, ни остальных, – сказала Тобруш. – Однако, прежде чем позволить себе какие-либо действия, я обязана провести всесторонний анализ. И в любом случае, если даже ты принял такое решение, оперировать тебя должен кто-то, обладающий достаточной квалификацией.