Девчонки, я приехал!

Странным и, кажется, опасным был тот человек со станции. Он почему-то шёл следом за ними, не отставал. Надинька поначалу не обращала внимания, а потом стала посматривать. По Москве ходили жуткие слухи об убийствах — как раз в пригородных поездах. Хорошо, что Коля увязался за ней, одной слишком страшно, и вокруг никого.

— Вот там, — говорила Надинька, чтоб не оглядываться поминутно, — дача знаменитого писателя Фадеина, знаешь такого? Который «Штурм» написал и «Долгое лето»?

— Не может быть!

— Так и есть!

— И ты его видала?! Своими глазами?!

— Папа был знаком, — сказала Надинька. — Мы иногда у них обедали. Впрочем, я совсем маленькая была, — добавила она, чтобы не выглядело так, что она хвастается.

На самом деле, у Фадеиных обедали ещё прошлым летом. Было весело и шумно, много молодёжи, а один, самый смешной, по фамилии Евтушенко, назвался поэтом и читал свои стихи, а потом понарошку ухаживал за Надинькой. И хозяева, и отец унимали его и хохотали.

Под вечер приехал главный гость, знаменитый артист Василий Васильевич Меркурьев с женой и детьми. Надинька, когда её представляли, вся покраснела и не могла дышать.

— Ишь, зажглась как, — заметил Василий Васильевич добродушно. — Словно огонь загорелся! Не тушуйся, рыжая! Я свой!..

Потом Надинька играла им на рояле. Она бы ни за что не согласилась, но отец попросил негромко:

— Сыграй Рахманинова, дочка.

И она села за рояль, и играла долго.

Надинька вновь оглянулась, пряча нос в воротник.

Тот человек неотступно следовал за ними. Горбом вздымался его солдатский вещмешок.

Расчищенная дорога круто поворачивала влево, к Фадеиным, а к Надинькиному дому было не подойти, снегу навалило почти до половины забора, и никто не чистил.

Странное дело.

Забыв про Колю, она побежала дальше по дороге, но та вскоре стала уходить в лес, отдаляться от дачи.

Растерянная Надинька вернулась к своим воротам. Коля топал за ней — туда и обратно.

— Ты чего, заблудилась? — спросил он, когда они вновь оказались на повороте. — Не помнишь, куда идти?

— Вот наш дом, — сказала Надинька. — Но там… никого нет.

— А кто там должен быть?

— Новые хозяева. Они ещё осенью вселились.

— Так вы дом продали, что ли?!

Черпая короткими ботами снег, Надинька полезла по нерасчищенной целине к воротам. Ноги моментально оледенели, и в этом не было никакого смысла — участок был тих, глух, завален снегом.

Там явно никто давно не жил.

Стараясь попадать ровно в свои следы, она вернулась на дорогу и принялась варежкой выгребать из бот снег. Распрямилась и столкнулась взглядом с тем человеком, который преследовал их. Он подошёл совсем близко.

— Надя? — негромко спросил человек. — Надя Кольцова?

Голос у него был… неприятный, надорванный.

Надинька сделала шаг назад, словно попыталась спрятаться.

Коля переводил взгляд с одного на другую.

Человек стащил с головы шапку. Оказался он лыс, костистый череп обтянут загорелой, словно обожжённой кожей.

— Не узнаёшь?..

Надинька покачала головой — как она могла его узнать, ведь она никогда его не видела!

Коля бодро спросил:

— А вы, товарищ, кем будете?

— Кем буду — не знаю, не решил ещё, — отозвался лысый, — а раньше был начальником госпиталя. Любочка, Любовь Петровна, под моим началом служила и на руках у меня умерла. Не помнишь?

— Яков Михайлович? — пробормотала Надинька. Губы плохо слушались. — Откуда вы?

Человек усмехнулся и ответил так, что всё сразу стало ясно:

— Из разных мест, отовсюду.

Это означало — из лагеря.

Коля моментально посуровел — как-никак перед ним враг! Может, советской властью и перевоспитанный, но всё же враг. Нужно быть начеку.

— Яков Михайлович, — повторила Надинька, словно пробуя имя на вкус. — Вы… вы совсем другой были!

Человек нахлобучил шапку и привычным движением полез во внутренний карман телогрейки.

— Хочешь, документ посмотри. Вот она, справка. Тут всё написано — Яков Тихонравов освобождён с поселения.

Надинька посмотрела на трепетавшую на ветру бумажку, не понимая, к чему она ей нужна, а вот Коля взял и прочитал внимательно.

— Папа в сентябре умер, Яков Михайлович. Мы теперь на городской квартире вдвоём с Агашей! Помните Агашу? Вы её учили яблоки в марганцовке мыть, чтоб заразу не подхватить! И картошку чистить! Вы шкурку с картошки тонко-тонко срезали, так никто не умел!

Человек улыбнулся.

— Я же хирург. От чего умер Павел?

— Сердце не выдержало.

— Понятно.

Собственное Надинькино сердце колотилось быстро-быстро.

— Собственно, я к вам и шёл, к Павлу, — признался доктор Тихонравов. — У меня в Москве никого, ни единой живой души не осталось. Только Павел. Н-да… А тут…

Надинька обернулась и посмотрела на пустой дом.

— Там никого нет, — сказала она. — Мы в октябре уехали и дачу новым хозяевам сдали. Поедемте в город, Яков Михайлович!.. Вы пока у нас остановитесь, Агаша рада будет!

Надинька ни минуты не сомневалась, что Агаша действительно будет рада, ведь этот человек — почти родственник, друг мамы и папы, выбравшийся из прошлого сюда, к ним! Из прошлого никто не возвращался, а доктор вернулся, и теперь Надинька его никуда от себя не отпустит.