Весьма признательна Вам за письмо, переданное через Альберта. С Вашей стороны очень, очень мило…»
— Эй, вы!
Джордж раздраженно поднял глаза. Перед ним снова появился мальчик.
— В чем дело? Не можешь найти пирог?
— Пирог-то нашел, — отвечал паж, подтверждая истинность этих слов массивным ломтем, от которого, чтобы подкрепить разум, он уже отхватил существенный кус. — А газировки нет.
Джордж отмахнулся. Что за докука, да еще в такой момент!
— Ищи, дитя, ищи! Вынюхивай! Нападай на след! Она где-то там.
— Ладно, — промычал Альберт сквозь пирог, слизывая крошку со щеки языком, который мог бы вызвать зависть у муравьеда. — Люблю газировку.
— Ну так пойди, выкупайся в ней.
— Ладно.
Джордж снова обратился к письму.
«Уважаемый мистер Бивен!
Весьма признательна Вам за письмо, переданное через Альберта. С Вашей стороны очень, очень мило вот так приехать сюда и сказать…»
— Эй, вы!
— Господи! — Джордж свирепо взглянул на него. — Что еще? Не можешь найти газировку?
— Не-а, газировку я нашел, не могу найти эту штуку.
— Какую штуку?
— Ну, штуку. Чем открывать.
— А, эту штуку! Она в среднем ящике.
— Ладно.
Джордж испустил вздох изнеможения и начал сначала.
На минутку, следует признать, тон письма его обескуражил. Трудно сказать, чего он ожидал, но откровения Реджинальда подготовили его к чему-то другому, более напоминающему письмо к любимому человеку. Однако он тут же понял, насколько нелепы такие ожидания. Как, скажите на милость, может благоразумный человек ожидать, что девушка даст волю своим чувствам на этой стадии отношений? Первый шаг должен сделать он. Естественно, она не станет признаваться, пока он не признается.
Джордж поднес письмо к губам и жарко поцеловал.
— Эй, вы!
Джордж вздрогнул, мгновенно смутившись. Краска стыда залила его щеки. Звук поцелуя гудел и отдавался по всей комнате.
— Кис-кис-кис, — пощелкал он пальцами, повторяя постыдный звук. — Кошку зову, — объяснил он с достоинством. — Не видел?
Глаза его встретились с насмешливым взглядом Альберта. У того слегка подрагивало левое веко. Объяснение его не убедило.
— Маленькая такая кошечка, черная с белой манишкой, — не сдаваясь, бормотал Джордж. — Должна быть где-то здесь… или там… или где еще? Кис-кис-кис!
Губы, похожие на лук Купидона, раздвинулись, и Альберт произнес одно слово — Сила!
Воцарилось напряженное молчание. О чем думал Альберт — неизвестно; мысли юности — долгие, долгие мысли. О чем думал Джордж? Он думал о том, что покойника Ирода[11]Макиавелли совершенно несправедливо упрекают за дела, достойные государственного мужа и необходимые для общества. А у нас что? Наше правосудие считает, что выпотрошить и тайно схоронить дитя — это преступление.
— Что такое?
— Сами знаете что.
— Да я тебе!..
Альберт прервал его энергичным взмахом руки.
— Ладно, я вам добра желаю.
— Серьезно? Ну так молчи. Я, знаешь ли, должен оберегать свою репутацию.
— Сказано, добра желаю. Я вам могу помочь.
Тут воззрения Джорджа на детоубийство несколько изменились. В конце концов, подумал он, юности многое прощается. Юности смешно, что кто-то целует письма, и она смеется. Конечно, это не смешно, это — прекрасно, но что толку спорить? Пусть похихикает, а когда отхихикает свое, пусть действует, помогает. Такого союзника, как Альберт, презирать нельзя. Джордж не знал, что входит в пажеские обязанности, но они, должно быть, оставляют много времени и свободы; дружески же расположенный к нему житель замка, имеющий время и свободу, и есть то, что нужно ему, Джорджу.
— Спасибо, — сказал он, усилием воли собирая черты лица в относительно доброжелательную улыбку.
— Могу! — настаивал Альберт. — Сигаретка есть?
— Ты куришь?
— Когда раздобуду сигаретку, курю.
— Очень жаль, но не могу тебе посодействовать. Я не курю сигарет.
— Придется курить свои, — грустно сказал Альберт.