Deus ex machina. Бог из машины

       – Не подумайте, что я вот так могу пристать к первой встречной. Но, увидев Вас, я сразу понял, что между нами есть нечто. Какое-то противоречие, рождающее интригу. Обычно я не заговариваю на улице. Но сегодня есть причины так вести себя. Дело в том... Вы только не подумайте, что я спятил... Дело в том, что я бог. Ничего не говорите! Я тоже был прагматиком, но факты упрямее быка. Я даже не знаю, как это произошло – возможно, так было всегда – но этот мир существует только для меня. Скажете, что я эгоист. Возможно. Вот Вы... Молодая, красивая... И у Вас есть собственный мир. Тот, который Вы видите всякий раз, открывая глаза. Вы их закрываете – он исчезает. Открываете – появляется. У каждого есть вселенная, которой он единственный владеет. Все так просто … Все, кого Вы видите – тоже часть Вашего мира. Закройте глаза, и они тоже исчезнут... Все, что Вы видите вокруг – мои владения, включая Вас. Я поздно это понял... Вы не волнуйтесь: глаза я не скоро закрою, так что будущее у Вас есть. А я, как и положено, бессмертен. Так что...

       Гранкович откинулся на спинку скамьи и осторожно обнял молчаливую собеседницу за плечо. Сопротивления не было, и это вдохновляло.

       – Как чудесно, что Вы понимаете. Вот она мне не поверила! Она до сих пор не признала меня, хотя и свидетельствовала мои чудеса. А все почему? Потому что мнит себя равной! Нет! Она вообразила себя чем-то большим и смотрит на меня со снисхождением! На меня, который позволил ей существовать! Разве я не прав? Разве у меня нет повода злиться? Я рад, что встретил понимание в Вас. Позвольте ручку в знак признательности...

       Он бережно поднял ее руку и вдохнул запах, исходивший от ладони. А потом осторожно коснулся губами, закатывая глаза. Рука была легкой, но твердой,  гладкой и приятной на ощупь. Змей прижал ее ладонь к своей щеке и зажмурился:

       – Как чудесно, что я встретил Вас. Такое случается раз в жизни. А жизней этих у меня... и не сосчитать. Самое печальное в моем божественном существовании – это одиночество. Я так одинок. Устал от пустоты вокруг... А она? Она мнит себя выше! Даже презирает. Она на коленях должна была умолять о снисхождении. То ли дело Вы... моя богиня.

       Он резко поднял голову и, все еще сжимая ее ладонь в своей, заглянул в ее лицо.

       – Совершенство...– шептал он губами, ищущими поцелуй.

       Его объятия были невоздержанными и грубыми, а манеры возмутительными, но он так и не встретил сопротивления. Змей прикоснулся ладонью к ее лицу, пальцами исследуя рельеф, ощущая упругость губ...

       – Холодные... Такие нежные и прохладные...– улыбался он.– Поверьте, для меня не имеет значения, живы Вы или мертвы. Это для примитивов, которые не вкусили горячего вина смерти, может что-то значить. У богов все иначе... Как там было у классиков? Истинное чувство сильнее смерти... Я бы мог вернуть Вам жизнь, но зачем? Зачем Вам ее суетность, когда Вам открылась Вечность...

       ... Солнце встало уже высоко, а Гранкович продолжал говорить что-то бездыханному телу мертвой девушки, сжимая его в объятиях. Он шептал страстно и увлеченно. А день разгорался, и океан света разливался вокруг...

       На этом фоне невозможно было различить странную бабочку гигантских размеров, которая порхала широкими изумрудными крыльями над сквером. Она почти сливалась, полупрозрачная, с чисто-голубым небом, которое затмило ее собственное сияние.

       Ветер ее крыльев коснулся Гранковича, взъерошил волосы – так близко пролетела она – но тот не обратил внимания, увлеченный своей дамой.

       И пропустил невероятной красоты чудо, столь близкое...

                Глава Четырнадцатая.

       Дождь всегда был ласковым и внимательным собеседником, способным слушать, вторить говорящему, поддакивать шелестом капель. Но теперь Ольга не могла с ним разговаривать и не слышала его настороженных речей.

       Разочарованный дождь удалился, унося обиды уходящей ночи. Но остался запах утренней свежести. Проблески зари дарили свет, на фоне которого тускнели мотивы ночных настроений. Это было неприятно, словно умирала мечта, даже если она была кошмаром.

       Они сидели на краю набережной и молчали.

       Ольга не могла вспомнить, сколько длилось молчание, как не могла вспомнить и проделанный к реке путь. Последние часы ее жизни – или дни, или даже недели – складывались из отдельных лоскутков, смятых в один запутанный клубок. Могло показаться, что в этом клубке затерялись и совсем чужие лоскутки, чужие жизни, чужие воспоминания.

       Сидевший рядом Мазур был похож на изваяние, на памятник ротозею, рассматривающему неспешное течение вод. Женщина улыбнулась собственной мысли и призывно вздохнула:

       – Почто молчите, любезный? Или нам не о чем говорить?

       Офицер, словно спросонья, недоуменно посмотрел на нее и пожал плечами.

       – Расскажите хотя бы, как Вам удалось выбраться,– упрямилась Ольга.