Детство, живущее в душе

Почему-то вспомнилось, что Бурая Ызамат была крупной, где-то на полметра выше остальных коров, и её можно было заметить уже издалека. Вид её был ладный, выражение глаз спокойное, бедняга, казалось, должна была принести в наш дом сытость и благополучие. Она всегда шла покачиваясь. При виде человека она тотчас останавливалась, принюхивалась и шла дальше. Это было, так сказать, её приветствие.

Вымя её было на целую пядь. Мать рассказывала, что корова давала целое ведро молока. Она также говорила, что все пастухи восхищались её внешностью. Может, это и оказало плохую услугу.

Эту корову пас старик Ызамат, выхаживавший скотину на сносях, и после того, как та разродилась, передал моему отцу уже как дойную.

И уже через неделю дед Ызамат пришёл, чтобы рассказать о повадках коровы.

– Эй, Итике, передаю тебе эту корову, – предупреждал чудак-человек. – Внимательно стереги её от всяких хищников, особенно остерегайся завистливых глаз людей…

«Он тогда будто предчувствовал», – всхлипывала мать, всё время поглядывая на косогор, откуда должен был вернуться отец.

Как обычно, ранним утром послышались голоса женщин, ссорящихся из-за очереди на сепаратор. Моя мать тоже пошла в ту сторону. Я всегда просыпался от криков женщин или гудения сепаратора и затем снова засыпал. А сегодня никак не мог заснуть.

То ущелье, где мы жили летом, называется Чаар. В народе говорят, что когда-то здесь водились тигры. С одной стороны, эти слухи кажутся правдоподобными, потому что внизу ущелья очень много зарослей камыша. Чаар находится прямо у выхода из ущелья Чичкан в Кетмень-Тюбе, с обратной стороны дороги Бишкек-Ош. Там сейчас стоит метеостанция, её отчётливо видно издалека. Именно этот узкий каньон, с двух сторон охватывающий три-четыре домика посреди ветвистых деревьев, и называется Чаар. Те, кто едет по дороге Бишкек-Ош, могут заметить его с правой стороны. Те же, кто направляется из Оша в Бишкек, обратят внимание на него слева у въезда в ущелье Чичкан. Мы всегда летовали в самой середине ущелья Чаар, в местности Абыш. И наш случай происходил там. Мы и в тот год проводили лето в этом месте. Летовье Абыш тоже, кажется, имело собственную историю своего названия, но я об этом ничего не помню. Но одно событие всё-таки запомнилось. Младший сын счетовода (учётчика) фермы Чиркея родился здесь, и его назвали Абыш. Да упокоится его душа, его сейчас нет в живых. Слишком рано ушёл он в мир иной.

Стоит мне обернуться назад, в своё прошлое, как я отчётливо вижу ущелье таким, каким оно было в пятидесятые годы прошлого века. В сравнении с прошлыми годами, устье в нижней части склона покрылось реденькими кустами золотарника, густо опоясалось курчавками, не давая размножаться остальным травам. К чему бы это? Не знаю. А вид горы всё тот же.

Ущелье же само словно распростёрло свои объятия и замерло, не веря собственным глазам и от радости не зная, что сказать; весь его вид будто так и говорит: «Милые мои, вы ли это? Пришли полюбоваться и вспомнить свои былые годы? Живы ли, здоровы ли вы?» Ущелье грустит, словно прячет в себе множество тайн, радуется, будто растеряло некогда своих детей и вновь обнаружило их после многих лет расставаний. Может, оно вспоминает свои сиротливые дни? В общем, оно молчаливо и величественно озирает всё вокруг. Его сердце полно ожиданий и тоски…

Словно готовая напоить всю долину и село, всё ещё мчит свои воды илистая река. Песчинки в воде, подобно желтому металлу, сверкают мелкими кусочками. Мы считали их золотом и забавлялись, собирая их…

Что только не всплывает в памяти! А ведь всё это вспомнилось из-за Бурой Ызамат, всколыхнув в моей памяти осколки собственной юности. В какое-то мгновение картины моей прошлой жизни пробежали, как кадры кинофильма, и заставили меня крепко задуматься о них. Конечно же, достойно сожаления, когда воспоминания твои в груди, а сами детские годы безвозвратно умчались куда-то в неизвестность… Некоторые явления природы повторяются, но ушедшее детство не возвращается назад. Невозможно скрыть то, что я был полон разных рассеянных дум, вглядываясь в это наше ущелье. Всё-таки время бежит слишком стремительно. Ладно, продолжу дальше свой рассказ о Бурой Ызамат.

В один из дней, опираясь о посох и медленно двигаясь по косогору, вдали показался мой отец. Истощал совсем и, как говорится в сказках, сам вроде здоров, но лошадь его худющая, как щепка. Первым к нему добежал я.

Вид хмурый, лицо бледное, щёки втянуты. Человеку, видевшего ранее моего отца, он показался бы слишком худым. Нет прежнего розовощекого человека, каким был мой отец. Он смотрелся даже отвратительно.

Он обнял меня, но у него, видимо, не хватило сил меня поднять, поэтому он наклонился ко мне, прижал к своей груди и повёл за руку домой. Женщины столпились, а счетовод фермы Чиркей радостно побежал к моему отцу. Отец обнял его крепко, будто только что вернулся с войны. Чиркей мне двоюродный брат, он сын старшей сестры моей матери. Отец с Чиркеем долго молчали, наконец второй через некоторое время промолвил:

– Ну как? Есть у тебя хорошие новости?