Десятый десяток. Проза 2016–2020

Но вот неодолимая вера в необходимость счастливого выплеска меня сопровождала весь век. О, эта мучительная благословенная невероятная радость рождения единственного, неповторимого слова. Как счастлив и горд был я этой врожденной способностью вытолкнуть из себя эту созревшую сладкую ношу. Вот она – радость освобождения.

И неожиданно понимаешь, как, в сущности, мало нужно для счастья – несколько мгновений покоя и территория тишины. Так мало и так необъятно много. И сладостное касание свободы. И хочется повторить вслед за Рильке: «Allein, allein und doch nicht allein genug!»

31

Что Стамбул, побывал я в Стамбуле,
Посмотрел я на Рог Золотой,
Сердце хочет спасительной пули,
Хочет точки, а не запятой.
Только б страсти и мысли уснули,
Успокоились вместе со мной.

32

Пока я держу перо в руке, я чувствую, что еще не все кончено. Еще остается какой-то смысл судорожно цепляться за жизнь и отвоевывать у неизбежности еще какую-то горсть мгновений. Мне хочется себя спросить, есть ли какая-то возможность взметнуть свою мысль над вечной гонкой, над озабоченным муравейником, над уморительной суетой? Если бы мне хватило сил вздернуть себя на свой бугорок и охватить тускнеющим взглядом планету, на которой я жил, какая бы щемящая боль прошила все мое существо.

Но я ни за какие пряники не захотел бы ее утратить, она мне во благо, она мне нужна.

Нет, не ищите в этих словах каких-либо мазохических изысков. Сейчас мне не до забав ума, не до литературных игр.

Мне надо ответить себе самому, есть ли во мне свобода духа или советская душегубка давным-давно ее размыла в своих разрушительных жерновах.

В этих железных, медвежьих челюстях, с хрустом и скрежетом заглотавших столько неутомимых умов, погребено так много надежд, так много недописанных рукописей, неосуществившихся замыслов. Все это кануло в бездну, в ночь, в угрюмую, слепую пучину.

33

В сущности, смерти приходится сделать еще одну важную работу, хотя она вроде бы и не имеет касательства к ее делу. И все же именно ей достается эта ответственная миссия. Приходится отделить непременное от незначительного и обязательное от всяческих ненужных излишеств. Когда этот отбор исполнен, тогда ты вправе нажать курок – выпустить пулю, поставить точку.

34

Полночи строчишь без роздыха,
Летит за строкой строка,
И вдруг повисает в воздухе
Очнувшаяся рука.

Такое и впрямь порою случается. Мерещится, что твоя рука опережает сознание, подсказывает ему, что оно сбилось с дороги и лучше всего остановиться на всем скаку.

35

Могу утверждать со всей ответственностью, что я побывал в каком-то преддверии, в какой-то пограничной отдельности, еще не на небе, но и не на земле. Я хорошо различал голоса, доносившиеся в мое укрытие, один из них показался мне тенором, другой был густо баритонален. Однако, о чем они толковали, мне разобрать не удалось, хотя, возможно, речь шла обо мне.

Впрочем, я наслаждался уж тем, что слышал, как вкусно и утешительно звучат, не сливаясь, один с другим, оба негромких голоса. Они словно давали мне знать, что я еще здесь, среди тех, кто жив, еще не переступил той грани, которая навсегда отделяет действующих лиц от теней.

– Да я еще жив, – шептал я себе, – я еще жив и еще способен что-то извлечь из своих тайничков. Возможно, настал тот час откровения, когда мне будет дано узнать великую тайну: зачем мы понадобились каким-то неведомым гончарам, зачем нас вылепили такими, какими мы пришли в этот мир, где нас ожидал наш крест, наш удел – искать и не находить ответа.

– Но существует ли этот ответ, или он тоже лишь шутка Бога, который надумал себя развлечь.

Впрочем, нет смысла об этом думать. Вот уже столько тысячелетий крутится этот приговоренный к вечному движению мир.

36

О если бы удалось записать еще одну стоющую строчку, в которой бы радостно совместились окрыленная мысль, неукрощенная звонкая сила и, наконец, вожделенный покой, почувствовать, как дышит ничем не стесненное сознание, как солнечна свободная мысль.

Нет большего счастья, как приторочить летучее слово к листу бумаги, надежно, уверенно, и обрести радость свободного полета. Еще лишь одно усилие мысли, еще один вздрог, еще одна вспышка – и все, что томило и ограничивало, уйдет, исчезнет как легкий дым, спокойно устремившийся в небо – свободен, свободен, мой дух парит, парит над всей суетой и бестолочью, над всем ненужным и рядовым.

Пусть это иллюзия, пусть лишь призрак, пусть все, что пишу я, вздор, но мне это нужно, мне это – в помощь, и я сейчас ощущаю крылатое, почти неправдоподобное счастье, то самое счастье, которое испытал четырехлетний, смешной смуглячок, склонившийся с карандашом над бумагой; и вот уж девять десятилетий он пишет, пишет, и нет ничего, сравнимого с этой пляской пера, с этими крохотными торпедами, взлетающими над старым столом.