Десять прогулок по Васильевскому

в которой вы узнаете, что еще в начале XIX века невскую воду в дома на Пятой линии носили на коромыслах; представите себе эту местность, как вереницу, тянущихся от Большой Невы до Малой, фруктовых садов и огородов; познакомитесь с Леопольдом Егорычем Кенигом — «цукер» Кенигом, как называли его в Петербурге; удивитесь тому, что на шикарных паркетах особняка Боссе разжигались когда-то вечерами цыганские костры и вникнете в смысл чисто василеостровского присказки-вопроса: «Ты что, с Пятой линии сбежал?»

Вообще, линии эти очень долго — пожалуй, гораздо дольше, чем Вторая и Третья или Шестая и Седьмая, — оставались почти сплошь застроенными деревянными домами. В двадцатые годы XVIII века на месте нынешней Академии художеств стояли три каменных трехэтажных здания, принадлежавших крупным деятелям Петровской эпохи. Одно из них выглядывало на Четвертую линию, открывая счет будущим каменным строениям. Но строения эти не спешили сюда являться… Судя по плану Можаева, к 1750-м годам здесь прибавилось всего лишь два каменных дома. Сооружать дома в камне на Четвертой и Пятой стали лишь в начале XIX века. Они появились на отрезке от Университетской набережной до Большого проспекта, как бы поддерживая своим присутствием гигантское здание Академии художеств, а затем — отдельными островками на пути до самого Малого проспекта и реки Смоленки; тогда она называлась Глухой или Черной. Причем каменные строения, находившиеся за Малым проспектом, принадлежали купцам и имели в основном утилитарное значение, используясь под складские или хозяйственные надобности.

Словом, Четвертая и Пятая долго, очень долго по городским меркам считались откровенным захолустьем. В начале линий не существовало еще привычной ныне гранитной стенки; невский берег часто подсыпали; набережная была сплошь из деревянных настилов, неухоженная, заросшая травой, с проходами к тоням, где можно было ловить рыбу. На этих тонях, по воспоминаниям Марии Федоровны Каменской, которая жила рядом с Академией художеств, часто можно было видеть ее отца — вице-президента Академии художеств, Федора Андреевича Толстого со своим кучером, помогавшим графу насаживать на крючек червей… На берегу горели маленькие печи, и перепачканные смолой и дегтем матросы с ошвартованных здесь же кораблей, пили из жестяных кружек заморский напиток — кофе.

Чудным, необыкновенным зрелищем представал быт Четвертой и Пятой линий для человека, приехавшего сюда на извозчике, скажем, с Адмиралтейской стороны столичного города Санкт-Петербурга. По описаниям той же М. Ф. Каменской рядом с Академией художеств он вполне мог встретить юную девицу, несущую на плечах коромысло с наполненными до краев ведрами невской воды. Путь девицы лежал к дому знаменитого мистика Лобзина, и она, полуголая, преодолевала его босыми ногами, как по деревенской улице…

Впрочем, и весь Васильевский еще в 1830-е годы во многом сохранял сельское обличие.

Я уже писал, что это был остров садов и огородов. В «Санкт-Петербургских ведомостях» постоянно печатались объявления василеостровцев. Например, «Продается 25 грядок клубники» или «Продается дом с плодовитым садом, в котором 20 кустов крыжберона (крыжовника. — В. Б.) и столько же малины». Писалось о продаже вишневых и яблоневых садов и даже оранжерей, в которых выращивались арбузы. А среди василеостровских адресов чаще всего назывались участки на Четвертой и Пятой линиях. Такой уж она была, эта улица, где, что ни дом, то и сад; и фактически оставалась весьма своеобразной и патриархальной до самого начала XX века.

Четвертая линия, д. №5. Архитектор К. Рахау. 2005 г.

Об этом вспоминает университетский химик Фридрихсон. Он пишет о том, что летом на Четвертой линии, где он жил, сквозь булыжники буйно пробивались желтые одуванчики; перед домами на углу Большого проспекта по-прежнему находились сады, огороженные заборами; «в садах этих мы играли в казаки-разбойники и воровали яблоки…». Зимой на улице были большие сугробы; дворники иногда устраивали костер, сугробы таяли и растекались ручьями, а вдоль набережной стояло множество воткнутых в снег, выброшенных после Рождества, елок.