Десант стоит насмерть. Операция «Багратион»

Нужно было найти спокойное место, переждать. Увы, Художник не имеет права рисковать. Лебедев осторожно пополз в сторону. Среди разбросанной амуниции и пустых ящиков наткнулся на свой вещмешок. Драгоценная папка с рисунками, пусть зверски смятая, но уцелевшая! Судьба! Любя мир, можно и должно рисовать что угодно и как угодно. Талант подскажет, поведет знающую руку. Мир оценит. Пусть позже, пусть с опозданием… Андрон выбросил проклятую гранату, огляделся в поисках своей гимнастерки — не увидел. На поле все чаще взрывались снаряды — риск становился неуместен. Лебедев полз к лесу, с сожалением наблюдая, как чернеет на локтях нижняя рубаха. Символично. Возможно, так нужно — Художник, почти нагой, одинокий, в чащобе, обнажающей суть Жизни и Смерти. Да, пусть не белоснежная, но хрустальная в своей земной чистоте, практически сермяжная, концентрированная правда бытия, через которую обязан пройти любой истинный Художник. Через дикость к познанию, через нестерпимость, через пошлое ерничество.

У опушки пришлось обползти убитого немца. Андрон бестрепетно отверг искушение — снимать солдатскую куртку было крайне неосмотрительно. Ситуация оставалась неопределенной — если выходить к советским, то возникнут лишние сложности. И так будет непросто объяснить, при каких обстоятельствах пропало удостоверение. Хорошо, что кандидатская карточка уцелела. Нужно держаться просто и мужественно — своему в СМЕРШе должны, просто обязаны поверить.

Оглядевшись, Андрон сполз в воронку, потянул убитого за ноги. Господи, какой тяжелый, хотя и невысокий. Куртка осколком пропорота, кровь черна и абсолютно неживописна. Лебедев быстро проверил ранец и сухарную сумку: съестное, приличная бритва, гармошка — можно хорошо обменять. Немец смотрел глупо и изумленно — Андрон кончиками пальцев толкнул тяжелый подбородок, заставляя поверженного оккупанта смотреть в сторону.

Нельзя задерживаться — вещмешок стал чуть тяжелее. Андрон выполз из воронки. Да, не брать куртку — абсолютно верное решение. Испорчена, и вообще немцы поголовно вшивые. Судя по стрельбе, советские, наши, уже рядом. Сгоряча не попасть под шальную пулю. Не рисковать. Как сложна эта анатомия духовной несвободы… ее неподражаемые жгучие и контрастные оттенки. Андрон приостановился, переводя дыхание, застегнул клапан пустой кобуры. Свои будут въедливо проверять — воистину омерзительно это чувство недоверия. Подозрения, провокации. Ничего, прошлый эпизод с этими странными лейтенантами выглядит откровенным недоразумением. Товарища Лебедева во всем партизанском соединении знают. Нужно подобрать винтовку, выйти к своим с оружием в руках. Нет, лучше автомат — будет правильнее. Офицер, политработник, выполнявший особо важное задание…

Близкие автоматные очереди, разрыв гранаты, крики на немецком. Контратакуют. Нордический дух силен, ведь прорвутся, опрокинут тугодумную советскую пехоту… Лишь бы сразу не выстрелили. Нужно немедленно кричать о главном. Кричать короткими яркими словами-мазками, проникновенной четкой формой фраз, и осмысленно, непременно осмысленно! Гауптштурмфюрера Клекнета рядовые солдаты, наверное, не знают… Прижимаясь к земле, Андрон нашарил застежку кобуры, распахнул клапан — пусть демонстративно болтается. Лишь бы сразу не стреляли…

…Стрельба удалилась. Лебедев лежал, прислушивался. На сырой земле мерз живот, болели ребра с правой стороны. Высокомерные полуграмотные солдафоны. Бить сапогами, не разобравшись, не поговорив с человеком. Нет, нацизм чудовищен. Невозможно рассчитывать на культурность этих оболваненных немецких рабочих, на то, что у солдат этого бездарного рисовальщика Гитлера вдруг заговорит тяга к прекрасному. Ничего не понимают, мерзавцы…

…Через час Андрон понял, что вышел из боя. Счастливая звезда хранила светлую душу. Спасен! За спиной продолжало громыхать, доносился рев танковых двигателей. А здесь неслышно журчал ручеек, жались к воде юные невинные ивы, пробивалось сквозь листву предвечернее мягкое солнце. Лейтенант Лебедев, стоя на четвереньках, любовался — ах, сесть бы вот там, вынуть блокнот и карандаш. Надо запомнить этот свет, это умиротворение. Андрон нагнулся, похлебал еще вкусной холодной воды. На песчаном дне играли тени. Отобразить бы — простая, ясная, проникновенная картина. «Утро победы». Вот те заскорузлые бинты под кустом, конечно, избыточны. Уместнее нарисовать фашистскую каску. Перевернутая, рядом несколько гильз. Но главное — эти умиротворяющие тени.

Хотелось умыться, но Андрон себя одернул — копоть и пот на лице офицера символичны.

…Лебедев шел прочь от боя, озирался в поисках оружия. Немецкой амуниции было много, лежали и трупы, но как назло без оружия. Видимо, кто-то забрал. Андрон подумывал вооружиться гранатами, двигался медленно. Постоял, запоминая, над немцем — светловолосый, юное красивое лицо, потрясающий оскал, узловато окоченевшие, прижатые к животу руки. Ах, зарисовать бы. Эта заурядная смерть, этот лучик солнца, легший на рану всепрощающим благословением свыше — вот последняя награда типичной человеческой жизни.