Десант стоит насмерть. Операция «Багратион»

Война — непостижимая и странная штука. Специальные задания — еще страннее. Женька никогда не думал, что будет рад видеть Лебедева. Теперь аж на душе полегчало — вот он, бодрая художественно одаренная скотина, — несется к самолету, почему-то полураздетый, но так даже выразительнее. Немцы оглядывались на бегущего с изумлением, да и сам Земляков-Кёлер не стал бы стрелять в это озабоченное чучело. Сразу видно, что спешащее существо прямой и непосредственной опасности не несет. Лебедев на удивление уверенно втерся в толпу — похоже, немцы не желали касаться сумасшедшего и расступались — агент, не особо внятно каркая: «гауптштурклек, гауптштурклек», проскочил к самолету. Тут Земляков-Кёлер сообразил, что занятая наблюдательная позиция, пусть и относительно безопасная — посланец контроля за собой не обнаружит, — но и самому наблюдателю остается лишь догадываться о деталях столь важной беседы. Женька присел, пытаясь разглядеть происходящее — заслоняли шасси «Готы».

— Сумасшедший из вспомогательной полиции, их тут много по лесам разбежалось. У них, будь я проклят, есть шанс уцелеть, — угрюмо пояснил унтер-разведчик.

Ноги Лебедева были видны — агент притоптывал от нетерпения. Женька затаил дыхание — видимо, беседа все-таки завязалась. Неужели выгорит дело?!

…Когда Лебедева отшвырнули, Земляков-Кёлер лишь разочарованно вздохнул. Не прошел номер. Значит, не поверили. Эх, ту самую кобылу помянем, агент выглядел убедительно. Может, текст переврал? Что же делать?

Лебедев куда-то исчез, «Гота» завел двигатели — пропеллеры застрекотали, рассекая воздух. Несколько солдат, не выдержав, бросились к самолету. Крики, проклятия, удары прикладов, один из жандармов, пытавшихся отогнать солдат, оказался на земле, очумевшие артиллеристы пытались открыть боковой люк самолета. Протарахтела автоматная очередь — пока еще в воздух, — солдаты отбежали назад…

— Я иду на позиции, — прокричал красномордый унтер. — Как хотите, парни, но до темноты нужно продержаться. Будут еще самолеты.

Мелкий сапер, не стесняясь, шмыгал носом, кто-то из солдат пошел к ящикам с «фаустами».

Женька отступил на пару шагов, принялся лихорадочно рыться в карманах. Пачечка писем вот она, где-то был карандаш. Огрызок карандаша нашелся в кармане. Земляков-Кёлер размашисто начертал краткое пожелание на верхнем письме, перевернул пачку, торопливо стянул письма обрывком замусоленного бинта.

— Не лезь, не возьмут, — заметил кто-то из расходящихся солдат.

— Я попрошу, — пробормотал Земляков-Кёлер.

Его остановил лейтенант с полопавшимися почерневшими губами:

— На позицию, солдат.

— Возьму гранатомет, отдам письма, — объяснил Земляков-Кёлер.

Лейтенант пожал плечами, глянул, как Женька достает из ящика последний «фауст». Положив трубу оружия на плечо, Земляков-Кёлер шагнул к самолету — дорогу преградил жандарм.

— Только письма, — Женька показал мятую пачку. — Письма товарищей.

Жандарм поморщился:

— Отойти назад!

— Пусти его, — невнятно сказал лейтенант. — Он не полезет.

— Не полезу, — согласился Земляков-Кёлер. — Только письма.

Ствол автомата неохотно отклонился от груди, Женька сделал два шага к уже закрывающемуся люку.

— Герр Клекнет, передайте письма парней. Вы же наверняка будете в Берлине. — Женька улыбнулся глядящим из сумрака неразличимым лицам. — Это наши последние письма.

Кто-то протянул руку. Женька, вкладывая пачку, заорал, перекрикивая звон двигателей:

— Герр Клекнет, я знаю, вы человек чести. Передайте.

Лиц в глубине самолета Женька рассмотреть не смог, хотя и пытался, пачечка писем, передаваемая из рук в руки, двинулась туда, в тень. Земляков-Кёлер попятился — неуклюжий люк закрывался, и это было к лучшему.

Удобнее укладывая на плече гранатомет, дабы не колотился о винтовочный ствол, Женька зарысил прочь.

— Веселей, солдат, — прохрипел лейтенант. — Мы продержимся.

— Сделаем все, что можем, — согласился Земляков-Кёлер, оглядываясь.

«Гота», подпрыгивая и переваливаясь на неровностях, начинала разбег. Что ж, сделать все, что можно — еще не значит победить.

Опушка была близко, оттуда кричали о русских танках. Земляков и Кёлер, посовещавшись, без всяких внутренних противоречий рассудили, что танков не надо, хватит уже техники на сегодня. В лес бы только заскочить, и там пора отколоться от стойких камрадов. Бросить увесистую чушку «фауста» и просачиваться к Нероде. Хватит, набегались.

За спиной грохнул разрыв — Женька, пригибаясь, оглянулся и увидел за оседающим дымом разрыва русского трехдюймового снаряда уменьшившуюся «Готу» — самолет почему-то замедлил разбег, вот приоткрылся грузовой люк, оттуда прыгали, падали на траву фигурки немцев. Раз, два, три, четыре… Кажется, пятеро. «Гота» продолжила разбег, с трудом оторвалась от земли… Высадившиеся фигурки шустро бежали к лесу…

Так, беготня, оказывается, продолжается. Вот что значит эпистолярный жанр. Очень зря открытки недооценивают. Кратко, доходчиво. Прочли, обдумали, решили остаться и познакомиться.

На конверте Женька успел начертать лишь по-немецки: