Дерзкий рейд

Антон Груля на секунду расслабился, нагнулся, чтобы проверить, хотя он в душе и не особенно доверял этому типу с узким лицом и блеклыми глазами, и потерял много, вернее — все. Судьба его была решена в эту секунду.

Не успел матрос нагнуться, как Бернард кинулся сзади. Нанес удар рукояткой нагана по голове.

— А-а! Гады!..

Груля качнулся, перед его глазами поплыли разноцветные круги, он едва успел схватиться за край стола, чтобы не свалиться на пол, вскинул машинально винтовку.

Но тут последовал второй удар, прикладом. Кирвязов бил остервенело.

— Вот где ты, сволочь! Шкура! — орал Бернард, целясь носком сапога в живот, — Пролез в отряд!

— Попался, сука! — понимая шефа с полуслова, выкрикивал ругательства барон и наносил удары по моряку.

Послышался топот ног, и в радиостанцию вбежали несколько бойцов. Они спешили на выстрелы и опоздали всего-то на две минуты. Бернард, опережая вопросы, крикнул:

— Скорей! Вяжите белую стерву!

Бойцы, недолго думая, кинулись выполнять приказ московского чекиста в кожаной куртке. Быстро скрутили Антону Груле руки, перехлестнули и затянули ремнями.

— Попался, голубчик!

— Сволочь, успел нашкодить. — Бернард, словно разговаривая сам с собой, отвечал на немые вопросы. — Предатель! Убил радиста, испортил радиостанцию… Белякам хотел передать о нашем отряде, что мы уже в форте!

Слово «предатель» всегда имеет магическую силу, особенно в тревожные моменты, оно мгновенно перечеркивает все заслуги и достоинства, приклеивается черным ярлыком и заставляет на человека, с которым еще вчера делил кусок хлеба, смотреть диким зверем.

— Прикончить стерву надобно!

— Погодь! — Боец с прокуренными русыми усами схватил Грулю за шиворот и стал поднимать. — Пособите!

Грулю подняли, как мешок, и поставили к стене. Он пришел в себя, с трудом открыл глаза, не понимая, что вокруг происходит, почему на него смотрят.

— Ловко прикидывался своим, чайком из самовара баловался.

— Почитай, из самого Царицына пер с нами, все выглядывал, дознавал.

— В темя его прикладом, да и весь сказ!

— Не трожь, с предателем у нас будет особый разговор!

Слово «предатель», словно ток, пронзило моряка. Так вот за кого приняли его! Он выплюнул липкую солоноватую слюну, тяжело задышал:

— Вы что, в своем уме или так опупели! Да какой же я, сука, предатель? Братишки!..

— Заткнись, стерва! — Боец с прокуренными усами сунул ему под бок тяжелым кулаком. — Нету тебе среди нас братишков!

— Это они, те двое… В кожанке Звонарев, что из Москвы, и тот, другой… Кирвязов фамилия!.. Это они! — Груля выкрикивал слова, торопясь объяснить правду. — Они прихлопнули радиста! Они предатели!

— Так мы тебе и поверили! На чекиста и партийца клевещешь, белая гнида! — Бойцы загудели, и со всех сторон на моряка посыпались вместе с ударами отборные ругательства.

Напрасно Груля пытался доказывать свою невиновность, напрасно горячился и требовал развязать руки. Веры ему не было. Только недобрые взгляды, колючие, как штыки, да равнодушные черные зрачки винтовок. Он облизнул кончиком языка разбитые взбухшие губы, грудь под разорванной тельняшкой дышала тяжело, и видно было крыло вытатуированного орла и его голову с крючковатым хищным клювом.

— Не будем чинить самосуд, — предложил кто-то. — Ведем к командиру!

3

Начальник форта Осман Кобиев, бывший царский подполковник, неуклюже сидел на стуле, втянув тыквообразную голову в плечи, тревожно зыркал по сторонам маленькими лисьими глазками. Военный мундир, на котором еще недавно красовались погоны, в обтяжку облегал короткое рыхлое тело. Рядом с Кобиевым, обхватив голову руками, согнулся на стуле его заместитель эсер Чирков.

По другую сторону штабной комнаты, у стены, примостились на диване остальные офицеры. Они как бы отделяли себя от этих двух главных, словно говорили: «двое приказывали, а мы лишь исполняли…»

Четыре бойца несли охрану пленных. Двое из них, прислонившись к стене, дымили самокрутками, вели неспешный разговор о своем житье.

Дверь с шумом распахнулась, и в комнату вошел Джангильдинов вместе с Малыхиным. Бойцы сразу вытянулись и застыли с винтовками в руках. Офицеры вскочили, лихо защелкали каблуками. Кобиев и Чирков тоже быстро встали, вытянув руки по швам.

— Командир форта? — спросил Джангильдинов.

Кобиев, заискивающе улыбаясь, подался вперед.

— Осман Кобиев, аксакал, — подобострастно кланяясь, представился он, по-восточному прикладывая руку к сердцу. Он уже знал, что командир отряда казах.

— А он кто? — кивнул головой Алимбей в сторону Чиркова.

— Помощник, аксакал…

— Член партии эсеров Зиновий Чирков, в прошлом капитан. — Чирков встал рядом с командиром форта. — Утвержден Революционным советом форта.

Джангильдинов прошелся по комнате, остановился у письменного стола, за которым еще недавно восседал Кобиев, и сказал:

— Предъявляю ультиматум. Первое — признать Советскую власть. Второе — распустить гарнизон. Третье — сдать все оружие.