Дерзкий рейд

— Они, азиаты все, к земле непривычные, — пояснил Родиков. — Темный народ. Гоняют туда-сюда табуны и тем кормятся. Вроде дикарей.

— Ты, Андрюха, помолчи. За такие пакостные слова по роже съездить можно тебе запросто, — включился в разговор молчавший Семен Фокин, свесивший с арбы длинные ноги. — Никакие они не дикари, просто отсталые люди, сердце у них доброе, скотину для нас не пожалели. Ты, скажи мне, отдал бы за так свою конягу или, как они, верблюдов? Что молчишь?.. Нечем крыть, так хоть уважение имей. Самый, скажу по совести, сознательный народ. Учить только их надо революционному уму-разуму.

Колотубин тронул коня и отъехал в сторону, он мысленно одобрил совет Фокина. Во втором взводе почти все бойцы были солдаты-фронтовики. Это у них родилась идея установить на высоких арбах пулеметы: «Обзор хороший и всегда в боевой готовности… А в степи мало ли что может случиться!» Идея понравилась, и на десяти арбах разместили станковые пулеметы «максим» с прислугою.

Второй день похода идет к концу, где-то впереди колонны Джангильдинов. Там уже выбрали место для привала, доставили из колодца воду и разводили костры кашевары. Так было вчера, так будет завтра и послезавтра и нескончаемое число дней, пока отряд не пересечет дикую степь и не выйдет к Челкару.

Колотубин прикрыл глаза, и легкая дремота начала окутывать его со всех сторон. Хотелось прилечь и по-настоящему выспаться. Усталое тело просило отдыха. Комиссар вместе с бойцами сгружал со шхун ящики и тюки, потом укладывал на подводы и помогал крепить вьюки на спины верблюдов и лошадей.

Вечером, накануне выхода в степь, выстроили бойцов отряда и провели митинг. Говорил Джангильдинов, выступил комиссар. Объяснили обстановку, почему пришлось изменить маршрут, и не скрывали от бойцов предстоящих трудностей.

Заканчивая речь, Колотубин сказал:

— Кто не наедает рисковать своей шкурой, в тех революция не нуждается, мы неволить не будем. Корабли сегодня уходят назад, в Астрахань.

Из строя вышло всего четыре человека. Один из них, видимо клюнувший на чью-то агитацию, удивленно поглядывал по сторонам, явно ожидая, что сейчас вышагнут из строя десятки людей. Но ничего похожего не произошло. Тогда он, вобрав голову в плечи, воровато попятился назад на свое место в строю. Но его не пустили. Вытянулись десятки крепких рук, незадачливого бойца дружно вытолкнули на середину.

У трусов тут же отобрали винтовки и, посадив на шлюпки, под дружное улюлюканье отправили на шхуну.

2

Солнце стояло еще довольно высоко, когда основное ядро каравана добралось до очередного колодца, где передовой отряд уже подготовил место для привала.

Колодец находился в плоской низине, окаймленной пологими холмами, похожими на древние осевшие курганы.

Степан придержал коня и с любопытством оглядывал местность. Перед ним лес, самый настоящий лес. Конечно, он предполагал, что, чем дальше они станут углубляться в степь, тем безжизненнее будет земля. Слово «пустыня» говорит само за себя. Там нет ничего, кроме зыбкого сплошного песка. И вдруг — лес!.. Растут деревья. И много их. Правда, растут они как-то странно, небольшими группками, на значительном расстоянии друг от друга, да и сами какие-то корявые, с перекрученными стволами. Оттого и нет привычной зеленой густоты, сплошной листвы, не видать и травы, обыкновенной травы, которая всегда буйно растет на солнечных лужайках. Да и привычных лужаек здесь нет. Просто голая земля между деревьями.

Колотубин присмотрелся, и на его обветренном лице появилось удивление: вокруг корявых стволов находилась не земля, а песок. «Неужели так выглядят страшные Каракумы?»

Между тем караван лентой медленно скатывался в широкую низину, где деревья росли чаще и выше поднимались над песком.

Колотубин видел, как там, у колодца, красноармейцы вытягивают длинной веревкой объемистое ведро, выливают из него воду в продолговатую долбленую колоду. Рядом стояла другая — уже наполненная до краев, и знойное синее небо отражалось в живой, словно ртуть, сверкающей ее поверхности, издали похожей на осколок голубого стекла.

В вытоптанном пастушьем загоне громоздились темные кучи собранного хвороста, а его все подносили и подносили бойцы. На поляне, рядом с загоном, заалел язычок костра, и голубоватая струйка дыма столбом потянулась в небо. «Когда зимой так прямо в небо идет дым из трубы, говорят, что это к морозу, — мелькнуло в голове Колотубина, — а тут что такой дым значит? Видать, на жару».

— Степан Екимович!

Колотубин оглянулся. Рядом остановился боец Матвеев. Фуражка лихо сдвинута набок, светлый чуб навис над правой бровью, а на лице, обветренном и потемневшем от загара, светятся небольшие чистые голубые глаза.

— Степан Екимович, так это и есть та проклятая пустыня?

— Вроде бы так, Матвеев. Говорят, Каракумы называется. По-нашему, Черные Пески.

— Да какая же тут пустыня? Глянь-ка кругом! — Он провел рукояткой плетки перед собой, словно учитель указкой. — Тут леса сплошные!

— Под ноги взгляни, там песок.