Державный плотник

«...опановали козаки вежу, которая усего города боронила, – читал Петр, – и из тоей вежи козаки разили турков в городе, же не могли себе боронити, которые и мусе-ли просити о милосердии, и сдали город; тилько тое себе упросили турки у его царскаго величества, жебы оным, вольно у свою землю пойти, на що его царское величество зезволил, отобравши город зо всем запасом, строением градским, и оных турков обложенцев казал забрати у будари на килькадесять суден и отвезти за море Азовское, у турецкую землю».

Петр остановился и вглянул на Меншикова.

– Полагаю, запись учинена с обстоятельствами верно, – сказал он.

– Верно, государь, – отвечал Меншиков.

– У черкас, я вижу, письменное дело зело хорошо налажено.

– Черкасы, государь, ученее нас.

– Подлинно... Да и свет учения и книгопечатное дело от них же, от черкас, идет к нам, на Москву.

А Павлуша Ягужинский, прислушиваясь к разговору царя с Меншиковым о черкасах, думал о своей «черкашенке» из Диканьки, и в душе его продолжала петь дивная мелодия:

Ой, гаю, мин гаю, зеленый розмаю!
Упустила соколонька – та вже й не пиймаю!..»

10

Между тем, пока царь на берегу «чужого моря» волновался великими государственными думами, под Нарвой его преображенцы и другие воинские люди, большею частью, кроме преображенцев и семеновцев, состоявшие из неопытных новобранцев, продолжали возводить укрепления своего лагеря, готовясь к скорой осаде.

Время стояло осеннее, ненастное. То хлестал дождь, то слепил глаза мокрый снег, и северное пасмурное небо не располагало к энергичной работе. Даже любимцы царя, преображенцы, чувствовали себя как бы покинутыми своим державным вождем.

– Не любы, что ли, мы стали батюшке-царю? Из царей разжаловал себя в капитаны бомбардерской роты... Простой капитан!

– Да и прозвище свое родовое переменил: стал Петром Михайловым.

– А видели, как он онамедни шанцы копал да сваи тесал? Топор у него ажно звенит, щепы во каки летят!

Кто-то затянул вдали:

На Михайловский денечек
Выпал беленький снежочек.

– И точно, братцы: завтра Михайлов день, и снежочек идет...

– Како снежочек! Просто кисель с неба немцы льют.

– Да и кисель-ту не беленький, а во какой, с грязью.

Разговор переходил на то, что не ладно-де... немца над войском поставили начальником. Всех удивляло, что командование войском поручено герцогу фон Круи.

– Ерцог!.. Да у нас на Руси ерцогов этих и в заводе не было.

И точно, немец на немце у нас в войске...

– Один такой вон уже и тягу дал, в Нарву убег.

Это говорили о Гуммерте, которого обласкал царь, а он перебежал к Горну, коменданту Нарвы.

– Эй, братцы! Слышь ты? Велят веселей работать... чтобы с песеньем... пущай-де там, в Нарве-ту, слышали чтоб... это чтоб страху на них напустить.

– А коли нет, так и запоем.

И один преображенец, опираясь на заступ, визгливым фальцетом запел:

Задумал Теренька жаницца,
Тетка да Дарья браницца:
Куда тебя черти носили?
Мы б тебя дома жанили.
Ил и-или-ил и-ил и-ил и.
Мы б тебя дома жанили.

Дружный хохот наградил певца.

– Ну и тетка Дарья у нас!.. Жох баба!

– А ты что ж, Терентий? – спросили добродушного богатыря, который продолжал железной лопатой выворачивать огромные глыбы сырой земли с каменьем.

– Что Терентий? Он не дурак до девок: он во как отрезал тетке Дарьюшке.

И другой преображенец, подбоченясь и скорчив ужасную рожу, запел:

Построю я келью со дверью.
Стану я Богу молицца.
Чтоб меня девки любили —
Крашоные яйца носили.
Или-или-или-или-или,
Крашоные яйца носили.

– Что, братцы, слышно в Нарве? – спросил певец.

– Должно, слышно: вон и вороны тамотка раскаркались на Тереху.

В это время к работавшим у шанцев подъехали князь Иван Юрьевич Трубецкой и заведовавший укреплением лагеря саксонский инженер Галларт.

– Бог в помощь, молодцы! – поздоровался Трубецкой с солдатами.

– Рады стараться, боярин! – гаркнули молодцы.

– Старайтесь, старайтесь. А завтра, ради Михайлова дня, я вас угощу большой чарой, – сказал князь.

– Покорнейше благодарим на милостивом слове!

«Большой чарке» солдаты особенно обрадовались, потому что ненастная, сырая погода требовала чего-нибудь согревательного, бодрящего организм.

А князь Трубецкой тут просто придрался к случаю. Его очень обрадовало письмо из Москвы, извещавшее его о женитьбе сына на Ксении Головкиной. От жены он знал, что Ксения – редкая девушка и по красоте, и по душевным качествам. Кроме того, ему лестно было породниться с Головкиным, которого царь заметно приближал к себе и отличал от других.

– А кто из вас так весело пел? – улыбнулся он. Солдаты замялись было, но простоватый богатырь Теренька выступил вперед и сказал:

– Это они меня передразнивали, ваша милость.

И он указал на певцов.

– За что ж они тебя передразнивали? – засмеялся князь.