Державный плотник

И пошли перерывать норы, опрокидывают и вдребезги разбивают столы, мебель, конторки, аналои. Нету грабителя! Книги летят вместе с шкапами, книги рвутся, топчутся ногами, летят в окна. «Катай все книжное! Катай еретическое!» Нету грабителя! Печи еще везде целы. «Ломи, братцы, сади в печи, може, там!» И печи все разбиты, развалены, растрощены, самые кирпичи и изразцы перетираются в порошок лаптями да сапогами. В крестовую ввалились: утварь церковная загремела, сосуды, кресты, евангелия, антиминс, все на полу, по всему топчутся окровавленные онучи. «Еретицкое все топчи!» Один дом со всеми кельями разнесли, другой разнесли, еще какой-то разносят. «Это казенная палата! Там гербова бумага, с орлом, не трожь!» – «Катай и ее! Катай бумагу! По бумаге Богородицу грабили». И «катают» казенную палату, разносят и ее, разносят на лаптях да в корявых лапищах дела, книги, перья топчут: «Ишь, дьяволы, пишут ими приговоры!» – и топчут, трощат все. «Рви орлину бумагу, гербову, рви ее! Богородицу грабят!»

Врываются в келью Амвросия, нет его! Только ладаном пахнет. На столе развернутая книга: Pestis indica, так и чернеется на заголовке. Тут и крест, и Евангелие.

Раньше всех сюда ворвался наш знакомый краснобровый солдат со своей собачонкой и... обомлел! У киота горят восковые свечи, а из киота кто-то смотрит, да такой добрый-добрый. Смотрит прямо в глаза солдату, кротко-кротко смотрит – и у солдата сердце упало! Он смотрит и... качает головой!

Окаменел солдат; глядя на него, и собачка хвост поджала, жмется к ногам солдата.

Топот ног, сапог, шмыганье лаптей, онуч. Врываются.

– Стой! – кричит не своим голосом солдат.

– Чего стой! Эко дьявол! Катай!

– Стой! Говорят вам, стой! Ни-ни! Не трожь! (Солдат дрожит.)

– Что ты? Али очумел!

– Нет, братцы. Он... Он смотрит – головой качает,– говорит рыжий, протягивая трепетную руку к киоту.

Толпа притаила дыхание, онемела, слышен только рев извне, это там идет работа защитников Богородицы. А эти онемели.

– Смотрит... Он смотрит...

– Глядит и впрямь, братцы! Ох! Глядит...

– Батюшка! Это сам Бог глядит...

– Назад, братцы! Назад! Тут Бог глазами смотрит.

– Назад! Назад, православные! Бог там!

Толпа с ужасом отвалила от кроткого лика Спасителя и скоро забыла о нем.

Одна часть толпы, опустошив кельи экономические, консисторские и монашеские, из которых монахи успели бежать, не оставив доски на доске в нижних архиерейских, кроме той, где безумцев напугал кроткий лик Спасителя, ринулась в верхние кельи, где светился огонек в крайнем окошке. Звери бросились на огонь, ворвались в келью и остановились в немом изумлении: в углу, у иконы Богородицы с Предвечным Младенцем на руках, теплилась лампада, а на полу кто-то лежал распростертый и молился.

Молящийся встал и оборотил лицо к толпе, безмолвно остановившейся у дверей.

– Он, братцы! Нашли грабителя! Нашли! – дико закричал стоявший впереди всех гигант с седою косою.– Вот кто грабит Богородицу!

– Архиерея нашли! Сюда, братцы! Сюда, православные! – подхватила толпа.

Да, это был... он. Черные вьющиеся волосы, рассыпавшиеся по плечам, черная окладистая борода, смело вскинутые над черными мягкими глазами брови, южный орлиный нос.

Гигант с косой выступил вперед, держа в руках огромную рогатку.

– Говори, архиерей, для чего ты велел грабить Богородицу? – спросил он хрипло, угрожающе.

– Я не архиерей,– тихо отвечал тот.

– Как не архиерей! Сказывай! Кайся! – И страшная рогатка поднялась над головою несчастного.

– Я не архиерей,– отвечал тот во второй раз.

– А! Он запирается! Так молись же Богу! Молись в последний раз! Вот тебе за Богородицу! – И рогатина поднялась еще страшнее: вот-вот громом упадет на голову.– Молись! Исповедовайся!

Тот упал на колени и беспомощно поднял руки к небу:

– Господи! Ты видишь...

Вот-вот ринется на голову ужасная рогатина. Ручные мускулы гиганта напряглись, как стальные веревки...

– Господи! Ты веси...

– Капут! Раз... два...

– Стой! Стой! Разбойник! Что ты делаешь? – неистово раздался крик в толпе.

Руки гиганта дрогнули. Рогатина замерла в воздухе. Из толпы выскочил Фролка – приказная строка.

– Что ты делаешь, душегуб? – хрипит Фролка.

– А тебе какое дело, приказная строка? Архиерея учу, чтоб не грабил Богородицу.

– Да это не архиерей! Это брат его, Никон, архимандрит Воскресенский.

– Это Никон, точно, Никон! – раздался голос в толпе.

Гигант отступил в смущении. «Промахнулись, братцы»,– бормотал он. Никон с теми же поднятыми к потолку руками продолжал стоять на коленях и тоже бормотал что-то.

Подошел к нему Фролка.

Несчастный архимандрит бессвязно бормотал:

– Ты веси, Господи... Я умираю. Ой, умру, я умру та й буду дивиться... Ой, чи буде моя мати за мною журиться... Ой, умру я, умру...

Фролка взглянул в глаза несчастного и с ужасом отступил: архимандрит Никон перестал быть человеком, он потерял рассудок навсегда... Впрочем, ненадолго: через четырнадцать дней он умер.

III. УБИЕНИЕ АМВРОСИЯ

Где же был тот, которого искала московская бесноватая чернь?