Державный плотник

Все замерло, застыло в недоумении, в страхе, в нерешительности... Но недолга эта нерешительность в обезумевшей толпе: ожидание беды, острый страх опьяняет как вино, страх за свои дома, за своих жен и детей, за свою жизнь... Тут один неосторожный крик доводит толпу до умоисступления, осатаняет... И этот крик, этот вопль раздается...

– Дядя Сырой, стреляй в их!

– Пали из поганого ружья! Она боится пороху огня... Лущи их.

– О, мейн Готт. Дас ист шреклихер альс бай Кагуль[10], – шепчет растерявшийся храбрый немец...

– Господи! Прими душу... Настя... Настенька...

В этот момент позади толпы раздается конский топот... Толпа колыхнулась... Это скачет конный разъезд, пики, сабли блестят...

– Прочь с дороги, разбойники! Кого грабите? – резко кричит передовой всадник.

– Что кричишь! Эвона! Мы не разбойники, не грабим-ста...

– Мы язвенных пымали, моровых...

– Чумные, слышь... Крадучись едут, – галдит толпа вперебой друг другу.

– Прочь, мерзавцы! Стрелять велю, колоть, рубить...

– Колоть! За что колоть?

– За что стрелять? Мы-ста не турки...

– Хуже турок, сволочь!

Всадники напирают конями, топчут, колотят взашей палашами... Толпа раздается... Смиреет за минуту грозная толпа, руки невольно подымаются к шапкам, рыжие и русые всклокоченные головы обнажаются... Видны и свирепые лица, но нерешительные... некому крикнуть «братцы!», а то бы...

Передовой всадник в конногвардейской форме приближается к приезжим, не подъезжая, однако, к самым повозкам.

– Кто едет и откуда? – повторяется прежний допрос.

– Войск ее императорского величества полковник и кавалер фон Шталь, комендант города Хотина, с двумя сержантами и ординарцами. Еду в столичные города Москву и Санкт-Петербург по делам службы...

– А! Имею честь рекомендоваться, господин полковник: я – конной гвардии полковой обозной Хомутов, по высочайшему ее императорского величества повелению командированный под главное смотрение и распоряжение его сиятельства, господина генерала фельдмаршала и московского главного начальника, графа Петра Семеновича Салтыкова, для наблюдения за проезжающими из армии и Малороссии и для выдержания таковых в карантен... Как же вы, господин полковник, попали сюда? – спросил начальник конного разъезда, отрапортовав казенным штилем и с должным решпектом о своем звании.

– Да я, господин офицер, еду на Коломну.

– Но вы, господин полковник, съехали с почтового тракта...

– Это неспроста... они язвенные... чуму везут, – послышалось в толпе.

– Молчать! А то нагайками..

Многие в толпе почесали спины, по рефлексам ручных мускулов, по воспоминаниям, вспоминались ощущения нагаек... «А хлестко бьются, канальи, у! хлестко...»

– Как съехали, господин офицер? – недоумевает фон Шталь.

– Съехали, господин полковник... Почтовый тракт левее...

– Точно, вашеско-родие, съехамши маленько... нечистый попутал, – чешутся ямщики. – Темень это ночью, вздремнули, поди, маленько, попутал лукавый.

– То-то! – засмеялся начальник конного разъезда. – Вас было за это и приняли в дубье...

– Это точно, вашеско-родие, приняли было... опаско...

– Язвенны, думаем, чуму везут...

– А она, анафемская, чу, летать, как птица, ну мы ее и надумали в огонь...

Толпа галдела уже в более мирном духе, от сердца отходило...

– Ну, господин полковник, вы и ваши служащие подлежите карантенному осмотру; я должен препроводить вас в карантен, для осмотра, – сказал Хомутов.

– Что делать, господин офицер! – со вздохом сказал фон Шталь. – Я не смею ослушаться закона... Я всегда был верным слугою ее императорского величества, всемилостивейшей государыни моей.