Державин

Секретарь кончил писать и подал бумагу Кречетникову. Тот посмотрел ее и подписал одним росчерком пера: на-кась, выкуси!

- А этого Серебрякова я опять в тюрьму засажу. Рано он распелся. Ишь ты, посланником вздумал к губернатору ездить. Ну, погоди у меня!

В этот день Кречетников спал спокойно.

III

Державин переживал мучительные дни. Он лишился сна, потерял аппетит и даже немного похудел. Зеркало отражало зеленое длинное лицо, уже давно не бритое, усталые глаза и рот, около которого вдруг появилась целая паутина почти незаметных морщинок. Известий ни от старца Иова, ни от Дюпина он не получил. Старец Иов по уговорам должен был послать рапорт с Дюпиным через неделю после своего прибытия в лагерь злодеев. По уговорам же Герасимов и Серебряков, посланные на Иргиз, должны были прислать известие через три дня. Известия не приходили. Он не особенно беспокоился о Герасимове и Серебрякове, так как они поехали в места, занятые правительственными войсками. Бежать они не могли. Совсем иное дело был старец Иов - хитрый, молчаливый, замкнутый, он сразу же произвел на Державина впечатление двойственности. Однако и тут Державин все-таки не допускал мысли, что старик мог прямо предаться Пугачеву. Вся игра его была построена на чем-то ином: может быть, на жажде наживы, может быть, на желании выслужиться и получить какие-то особенные льготы, - что там ни говори, а пустосвятам и раскольникам жилось далеко не весело и после всемилостивейшего манифеста. Он даже допускал мысль, что старца могли убить, допускал мысль, что старец мог бежать с дороги, испугавшись поручения, и в обоих этих случаях план надо было считать неудавшимся. С томлением, страхом и болью Державин ждал сообщения от Кречетникова.

Мысль об освобождении города, пришедшая однажды ему в голову, не оставляла его. Теперь он был твердо уверен, что решение это не было затеей безумия, рассчитанной на случайный и непрочный успех. Державин четко, на карте, вычислил количество переходов, время, которое они могут занять. На отдельной бумаге он наметил предполагаемую расстановку вражеских сил, вероятное направление похода злодейских атаманов и даже, разумеется, очень приблизительно и на глаз, определил воинскую силу, облагавшуюся или уже занявшую город. Конечно, злодейский гарнизон, как бы мал он ни был, состоял из нескольких полков. Он же может располагать считанными десятками. Значит, весь расчет следовало возлагать на смелость, быстроту и решительность.

Он думал захватить город набегом, поставить несколько пушек и открыть непрерывный, губительный огонь по крепости. Во время этого огня несколько человек, во главе с ним, должны ударить на город и открыть стрельбу.

Очень хорошо бы, если бы как-нибудь удалось поджечь деревянные стены города. Тогда бы отряд гусаров, с обнаженными саблями, встал бы около пожарища, рубя всех, кто думает спастись. Огонь, барабанный бой, ночной набег, беспрерывная стрельба - вот на что рассчитывал Державин.

Он обдумывал этот план тщательно, несколько раз меняя отдельные детали. Около Яика он никогда не был и поэтому крепость и расположение вражеских сил представлял очень смутно, но основные элементы его - ночь, пожар, набег оставались неизменными.

Он настолько реально представлял себе черную громаду спящей крепости, лишь кое-где озаренной желтыми сторожевыми огнями, серую воду, отразившую форму его солдат, и пальбу, и крик, и желтые клубы огня, поднимающегося все выше и выше, что часто взятие Яика ему казалось делом уже решенным.

Он так ясно представлял себе все, так точен и безошибочен был его расчет, что казалось, никакая случайность, никакое непредвиденное обстоятельство не может помешать ему. Он все взвесил, все обдумал, все учел. И тем не менее, несмотря на эту уверенность в победе, он отлично сознавал, что рискует жизнью. Бывали у него такие минуты, когда он совершенно искренне считал себя обреченным.

Тогда он начинал считать. 400 человек, думал он, и 4000. Пять орудий и пятьдесят. Все это составляет огромную гибельную разницу. Его расчет верен. Яик, конечно, будет взят. Но ему-то, Державину, не уйти живым. Его убьют. И убьют при первом же приступе.

Так начиналось то, что в случае совершения называется предчувствием.