Державин

Горшки не боги обжигают,
Не все пьют пиво богачи:
Пусть, Муза! нас хоть осуждают;
Но днесь ты в кобас побренчи
И, всшед на холм высокий, званский,
Прогаркни праздник сей крестьянский,
Который господа дают, —
Где все молодки с молодцами,
Под балалайками, гудками,
С парнями, с девками поют.

Поют под пляской в песнях сельских,
Что можно и крестьянам быть
По упражненьях деревенских
Счастливым, радостным — и пить.
Раздайтесь же, круги пошире
И на преславном атом пире
Гуляй, удала голова!
Ничто теперь уже не диво:
Коль есть в глазах вино и пиво,
Все, братцы, в свете трын-трава.

Гуляйте, бороды с усами,
Купайтесь по-уши в чанах,
И вы, повойники с чепцами,
Не оставайтесь на дрожжах;
Но что кто хочет, то тяните,
Проказьте, вздорьте, курамшите;
Тут нет вины, где пир горой;
Но, в домы вшед, питьем не лейтесь;
С женой муж яицами бейтесь,
Или скачите чихардой.

Но только, встав поутру рано,
Перекрестите шумный лоб,
Умыв водой лицо багряно;
С похмелья чару водки троп —
Уж не влекитесь больше к пьянству,
Здоровью вредну, христианству
И разорительну всем вам;
А в руки взяв серп, соху, косу,
Пребудьте, не поднявши носу,
Любезны богу, господам.

Не зря на ветреных французов
Что мнилп ровны быть царям
И, не подняв их вздорных грузов,
Спустилися в навоз к скотам,
И днесь, как звери, с ревом, с воем
Пьют кровь немецкую разбоем,
Мечтав, и Русь что мишура;
Но вы не трусы ведь, ребята,
Штыками ваша грудь рогата;
В милпцьи гаркните: ура!

Ура, российские крестьяне,
В труде и в бое молодцы!
Когда вы в сердце христиане,
Не вероломны, не страмцы:
То всех пред вами див явленье,
Бесов французских наважденье
Пред ветром убежит, как прах.
Вы все на свете в грязь попрете,
Вселенну кулаком тряхнете,
Жить славой будете в веках.

Как это бывает часто в державинских стихах, просторечье соседствует здесь с ораторской интонацией, простая, грубая словесная живопись, почти лубок — с возвышенной политической лирикой. Одическая тональность Державина нашла своих продолжателей. Отсюда протягивается линия (о чем писали Б. Эйхенбаум и Ю. Тынянов) к высокой архаике и гражданственному дидактизму Ф. Тютчева. Еще более важна была реформа, проделанная Державиным, который в своем творчестве смешал высокие и низкие «штили» и открыл дорогу в русской поэзии живому, «подлому» языку. А непрестанная мысль о смерти, которая «глядит уж чрез забор», ощущение непрочности бытия, мрачного присутствия конца посреди веселья и пира, понуждает вспомнить о лирике Баратынского и снова — Тютчева.

Как поэт-философ, Державин продолжал ломоносовскую традицию, но в отличие от своего великого предшественника не был ученым-энциклопедистом. Его поэзия ни в коей мере поэтому не была «научной»: поражаясь величию природы, но, не разбирая слов, громоздил картину на картину, образ на образ, «гнул русский язык на колено» (по меткому выражению С. Т. Аксакова) и выходил победителем, добиваясь поразительных по силе результатов, —