Державин

Она махнула рукою, пошла от него прочь, но Державин, распалясь, схватил её за конец мантильи. Тогда Екатерина II закричала на самой высокой ноте:

– Попов!!

Тот вылетел из соседней комнаты.

– Побудь ужо здесь, Степан Васильевич. Этот господин, кажется, прибить меня хочет…

На другой день Державин, однако, был принят милостиво. Екатерина II даже извинилась, что вчерась горячо поступила, примолви:

– Ты сам горяч, всё споришь со мною!

– О чём мне, государыня, спорить? – миролюбиво отвечал Державин. – Я лишь читаю, что в деле есть, да и виноват ли я, что толь неприятные вещи должен вам докладывать?

– Ну полно, не серчай, прости меня. Читай, что принёс.

Поэт перечислил, кем сколько казённых денег из кассы Сутерланда забрано. Первым был назван князь Потёмкин, который взял восемьсот тысяч. Указав на то, что он многие надобности имел по службе и нередко издерживал собственные деньги, царица приказала погасить долг за счёт государственного казначейства. Далее шли князь Вяземский, граф Безбородко, вице-канцлер Остерман, Марков и прочие бояре; с иных она приказывала взыскать, других – простить. Среди прочих сумм оказалось и пятнадцать тысяч рублей, выданных Сутерландом некоему стряпчему по делу с графом Моценигом.

– Ваше величество! – пришепеливая, сказал Державин. – Надобно исследовать, куда потрачена сия сумма. Как дело Моценига рассматривал один я, могут подумать, что деньги пошли мне на подкуп…

Помолчав, Екатерина II равнодушно заметила:

– Ну что исследовать? Ведь это за всеми видится.

Державина сие поразило. Он снёс холодный, обидный ему ответ, решив, что всё равно докажет свою чистоту.

Но вот среди должников покойного Сутерланда открылся и великий князь Павел Петрович. Екатерина II тут же зачала жаловаться, что он деньги мотает.

– Строит беспрестанно такие строения, в которых нужды нет. Не знаю, что с ним делать, – с неудовольствием проговорила она, как бы ожидая от докладчика одобрения своим мыслям.

Не умея играть роли хитрого царедворца, Державин потупил глаза и не говорил ни слова.

– Что же ты молчишь? – уже негодуя, подступилась императрица.

– Государыня, – тихо сказал Державин, закрывая бумагу, – наследника с императрицей я судить не могу!

Екатерина II вспыхнула:

– Поди вон!

В крайнем смущении, не зная, как ему быть, поэт направился в комнаты фаворита Платона Зубова. На него перешли многие из тех должностей, кои прежде занимал Потёмкин: был назначен генерал-фельдцехмейстером, новороссийским генерал-губернатором, начальником черноморского флота. Вместе с тем юный фаворит избегал интриг, во всём подчинялся воле Екатерины И, был неглуп и имел доброе сердце.

– Вступитесь хоть вы за меня, Платон Александрович! – сказал сокрушённо Державин. – Поручают мне неприятные дела. Я докладываю всю истину, что есть в бумагах, а государыня гневается. И теперь по Сутерландову банкротству так раздражилась, что выгнала меня вон. Я ли виноват, что её обворовывают?..

Зубов его успокоил и обещал в тот же вечер замолвить словцо перед императрицею. Но поэт надулся и решил – в который раз! – быть осторожным.

Екатерина II, тотчас приметившая, что он сердит, зачала спрашивать о прихварывавшей жене, о домашнем быте и не жарко ли ему и не хочет ли он пить? В прежние случаи он позабывал свою досаду, но тут, не вытерпев, вскочил со стула и крикнул в исступлении:

– Боже мой! Кто может устоять против этой женщины! Государыня, вы не человек! Я наложил на себя клятву, чтоб после вчерашнего ничего вам не говорить, но вы делаете из меня, что вам угодно.

Екатерина II засмеялась и сказала:

– Неужто это правда?

Но эту свою способность – вертеть людьми, подчиняя их себе, она не только прекрасно за собою знала, но довела до совершенства. Иными словами, императрица умела выигрывать сердца и управляла ими, как хотела. Державин чувствовал, как истаивает в нём раздражение, уступая место обычному добродушию. И, мгновенно угадав в нём эту перемену, Екатерина II вдруг переменилась сама, кротко и ласково поглядела на своего кабинетского секретаря и взяла его большие, грубые руки в свои:

– Гаврила Романович, дружок! Позабыл ты свою Фелицу. Спой нам, соловушко! Спой, голосистый!..

– Хорошо, матушка, – смело отозвался он. – Только придётся вам обождать. Спомните слова Ломоносова: «Музы не такие девки, которых завсегда изнасильничать можно…»

Что делать! Уже несколько раз принимался Державин за похвальные стихи Екатерине II, запираясь по неделе дома, но ничего написать не мог, не будучи возбуждён каким-либо патриотическим славным подвигом. Не собрался с духом, чтобы воздавать ей такие тонкие похвалы, как в оде «Фелица» и тому подобных сочинениях, которые им писаны были не в бытность его ещё при дворе. Вблизи всё выглядело иначе, чем издали. И вот охладел так его дух, что Державин почти ничего не мог написать в похвалу выстарившейся императрице.