Держатель знака

— Нежности какие, не сдохнет. Скоро на корню ваше семя давить начнем. — Дина с непонятным для себя волнением следила за выражением лица продолжавшей свое шитье юной женщины: не изменится ли оно, не проступит ли в нем страх, страх от понимания того, что никто не сможет помешать ей, чекисту Дине Ивченко, разрядит маузер в это крошечное существо, бессмысленно раскрывшее на нее мутные голубовато-темные глаза… Дине хотелось этого страха. Лицо той оставалось спокойно; оборвав нитку, она расправила слабыми детскими пальцами готовую оборку. Офицер, презрительно усмехнувшийся на Динину реплику, сидел на краю стола, наблюдая за обыском.

«А если бы разрядить — как бы тогда запела, дрянь?» — Это напоминало прежние времена нахлынувшая ненависть сейчас захлестывала все Динино существо, но от этого было почему-то нестерпимо больно… И, что казалось совсем необъяснимым, было чувство, что в этой боли чем-то повинен Олька…

Олька… В Дининых ушах неожиданно (хотя такое случалось не в первый раз) прозвучал насмешливо плавный московский голос:

«Прежде всего — попытайся выбить его из седла, в котором он пока довольно крепко держится… А как ты думаешь — почему? Потому что он уверен, что под ударом только он… Лиши-ка его этой уверенности — и посмотрим тогда…»

«Арестовать вместе с ним?»

«Не будь дурой — девчонку надо оставить на свободе: даже если она сама не побежит к тем, кто еще остался, она нас все равно на них наведет… Думаешь, эти белоручки не станут пытаться выяснить, что с ней и с младенчиком?.. Соображать же надо! Только не делай от него секрета, что она останется в виде приманочки… Уразумела?»

Как хочется, чтобы эта дрянь перестала корчить из себя принцессу!

— Ну что!

— Ни бумажки… Пусто.

— Ладно. Давай-ка я сама подмахну ордерок — и господину Николаеву придется проследовать с нами… Что же касается мадам с сосунком — то их мы брать не будем, во всяком случае — пока…

— Слушай, Ивченко, — Володька Ананьев выглядел взволнованным. — Твое слово, конечно, решающее, но подумай все-таки, ты не впадаешь в дамские сентименты? Подумай — у нас в руках великолепная возможность развязать ему язык… Какого черта ей не воспользоваться?

Дина краем глаза заметила, что у побледневшего офицера по-мальчишески задрожали губы.

— А такого, Ананьев… Неужели непонятно, что за сегодняшнюю ночь мы, вероятнее всего, не всех заметем? Пусть останется приманкой… Они непременно клюнут… Даже если заметят, что стережем… Особенно если заметят. А потом, само собой, заберем… Еще бы не забрать. Просто вместо одной возможности у нас появляются две… — Дина говорила твердо отчеканивая слова.

— Ну ты даешь, Ивченко! Не зря тебе абардышевское место доверили — его школа!

— Потому и доверили. Остаешься стеречь — с Климовым и Белкиным: ты в квартире, они — во дворе. Само собой, если мадам вдруг захочет кого навестить, ни в коем случае не задерживать — пусть идет… Вряд ли захочет, конечно. Сами придут… Давать войти в квартиру… Инструкции ясны? Поехали.

— Tout ira bien, ne t'inquinte pas, cheri85, — негромко произнесла Мари, глядя в глаза Мите.

«Ближе к повороту на Гороховую — попытаюсь выскочить из автомобиля и в подворотню у аптеки — темно… Если хоть кто-нибудь не арестован, через час я буду вооружен, и тогда… тогда можно попытаться их вырвать… Если меня убьют при попытке выпрыгнуть — по крайней мере Мари с ребенком не будет угрожать то, что их возьмут, чтобы шантажировать меня… Может быть, тогда их вообще не возьмут — потеряет смысл…»

45

«Тов. Уншлихту И. С. от комиссара Ивченко Д. Докладная. Арестованный по делу Таганцева Николаев Д. В. убит при попытке к бегству по пути следования на Гороховую. 4 авг. 1921».

46

Было слышно, как заводили мотор, потом в ночной темноте замолк грохот автомобиля, увозившего Николаева.

Ананьев уселся у стола и начал сворачивать самокрутку.

Послышался похожий на писк плач. Женщина подошла и наклонилась над ящиком, распеленывая почти незаметного в груде белья ребенка. Движения ее были автоматически размеренны, лицо — неподвижно.

Забота об этом ребенке была уже бессмысленна, он был обречен — в лучшем случае на приют, где не заживались и постарше… В лучшем случае. Пусть. Так и надо — с их детьми, с их женами…

Это была тайна, которую Ананьев под дулом маузера оставил бы при себе: самый сильный испуг в его карьере чекиста был связан с ребенком.

С этого дня прошло полтора года, но январский этот слякотный день стоял в памяти во всех подробностях, как будто от него Ананьева отделяло не больше нескольких дней.

Добивали Национальный центр… Да, это были последние дни НЦ.

Девочка лет десяти, появившаяся в дверях черного хода явочной квартиры, была темноволоса и одета в белую цигейковую шубку. Володька тут же сообразил, что эта девчонка — та самая, которая как-то непонятно мелькала уже в двух или в трех доносах агентов… Большой, неребячий испуг в лице отшатнувшейся назад девочки подтвердил его догадку.