Держатель знака

– Не холоднее, чем прошлой зимой во Всемирке… – Повесив куртку, Борис прошел вслед за Татой в промозгло-холодную гостиную, полутемную из-за задернутых портьер: разумеется, название «гостиной» после уплотнения квартиры Ильиных стало условным, но в прежние времена комната была ею.

– Так что же? Ты хочешь сказать, что ты и там ходил без куртки?

– Не я… Нет, представь себе: торжественный вечер, изо рта – пар, все толкутся в шубах и валенках, на Блоке – лыжный свитер, Чуковский укутан по самые усы… Вдруг появляются: Гумилев – под руку с дамой – не помню, кто с ним был, кажется – Одоевцева… На Гумми – безукоризненный смокинг, Дама – в декольтированном платье… И ведут себя так, словно все вокруг одеты точно так же, словно нет холода и вообще ничего не случилось… Ходасевич тогда так и сказал – будто Гумми этой выходкой заявил: «Ничего не случилось. Что – революция? Не знаю, не слыхал».

– Надеюсь, его дама не простудилась?

– Не в этом дело, Тата.

– К сожалению, в этом, Борис. Ну скажи, не обидно бы им было простудиться, и, при том положении, в которое мы сейчас поставлены, очень легко умереть – в общем-то, умереть из-за глупости? Это невероятно, что в человеке, который прошел через столько сражений, так часто, чтобы не сказать – почти постоянно, проглядывает какой-то безрассудный, беспечный мальчик… Мне кажется, вы его все за это и любите. Весь ваш «Диск» словно бы девизом взял нечто вроде «Отдать жизнь не жаль, если это красиво смотрится».

– При том, что наши, г-м… оппоненты употребляют слово «эстетика» в виде ругательного, это не так уж и глупо…

«Это хорошо, что она спорит… Николай Владимирович говорил, что надо стараться все-таки втягивать ее в споры…»

– О, даже по стуку ясно, что это Шмидт.

– И, как всегда, минута в минуту. Андрей устроен не так, как мы, простые смертные, у него в самый мозг вмонтированы швейцарские часы «Омега».

С губ выходившей уже в переднюю Таты спорхнула слабая улыбка – это было само по себе очень много:

Тата далеко не всегда улыбалась шуткам.

– Надеюсь, я не опоздал? – Андрей повесил куртку рядом с курткой Ивлинского.

– А разве ты можешь опоздать? – слабо улыбнулась Тата: вопрос Андрея забавно перекликался со словами Бориса.

– Вероятно, могу, впрочем, не знаю – не пробовал.

– Андрей… послушай, мне хотелось у тебя спросить: что было с Борисом сегодня в школе? Мне он все равно не скажет. Если можешь – скажи ты.

– Не могу, Тата, извини, – твердо проговорил Андрей, задерживаясь вместе с Татой в дверях.

7

…Что было? Да, собственно, ничего и не было. Шел второй урок: снизу, из рекреационного зала, доносились звуки расстроенного пианино и звонкие голоса.

Неожиданно Борис поднял руку и, побледневший, с трясущимися губами, попросил у старенькой Эммы Львовны разрешения покинуть класс. В то мгновение, когда дверь хлопнула за выбежавшим Борисом, в руках стоявшего у доски Андрея Шмидта сломался и без того маленький кусочек мела…

– Борька, что с тобой?! – Коридор был пуст, и Андрей позволил себе встряхнуть друга за плечи.

– Я не смог… сдержаться, – уже взявший себя в руки Борис криво усмехнулся. – Понимаешь… это похоже на… аукцион в родительском доме.

– Ты о чем?

– Послушай! – Борис кивнул в сторону прикрытых дверей в зал.

– Ничего не понимаю… У малышей пение.

– А что они поют, ты слышишь?

– «Картошку», – Андрей недоумевающе пожал плечами.

– А ты помнишь слова «Картошки»? – настойчиво продолжал спрашивать Борис.

– Конечно. «Здравствуй, милая картошка-тош-ка-тошка, Наш ребячий…» Что?

– «Комсомольский идеал-ал-ал!» – отчетливо донеслось из зала.

– С каких это пор?

– Это песенка нашего детства, Андрей… Помнишь, пикники, костры, голубые галстуки? Эту детскую песенку еще недавно напевала покойная Катя… Они, понимаешь, они перекраивают все с чужого плеча, что только могут перекроить… А что не могут – уничтожают. Это – воровство. Конечно, я не должен был срываться из-за такой ерунды. Не знаю, что на меня нашло, – выскочил у всех на глазах, как мальчишка… Да еще то, что ты сорвался за мной, – ты, конечно, не мог знать, что это из-за такого пустяка. Но представляю, как это все выглядит…

– Никак особенно не выглядит. – Андрей улыбнулся. – Ты мог плохо себя почувствовать, а я, кстати сказать, вышел вовсе не за тобой, а за мелом. Так что выбрось из головы – это просто нервы. С кем не бывает.

– Думаю, что с тобой.

Мальчики негромко рассмеялись, взглянув друг на друга.

– Привет, Шмидт!

— Удивительно неожиданная встреча… На чем я прервал разговор?

– На благоразумии, которого начисто лишен «Диск»… Понятно, имеется в виду наша часть «Диска».

– На мой взгляд, «Диск» – заведение предельно благоразумное.

– Неужели? – с легкой насмешливостью протянула Тата.

– В этом не может быть ни малейшего сомнения, – Андрей откинулся на спинку кресла. – Дело в том, что слово «благоразумный» семантически означает то, что разумом направляется ко благу.

– Вот именно.