Держатель знака

«Ты можешь идти», – сказал утром Захаров. И Андрей неожиданно почувствовал, что на самом деле может.

Через несколько часов, тоже под утро, с этого места, где разведен сейчас костер, они разойдутся в разные стороны: Воино-Ясенецкий вернется обратно в Туруханск, а они с Захаровым пойдут дальше – в сторону каких-то неведомых Оленьих гор.

Костер был разведен на камнях, под закрывающим от ветра обрывом пересохшего русла.

Сидящие у костра люди были погружены в глубокое молчание: потрескивание ветвей казалось в вечерней тишине отчетливым и громким.

Лицо Воино-Ясенецкого было каменно-неподвижным в свете огня. Через несколько часов – с уходом Воино-Ясенецкого – порвется последняя нить, связывающая с прежним и до недавнего времени – единственным миром. Место и миг одного шага, и этот шаг – окончательное и единственное преступление грани. Миг, когда одна нога не оторвалась еще от прежней земли, а другая вступила уже на неизведанную…

Андрей был спокоен. Сам не зная почему, он не спешил ворошить в памяти оставляемое или думать о предстоящем, он чувствовал только одно: глубокое отдохновение, разлившееся в душе и теле. Это был отдых перед началом нового пути, пути бесконечно далекого и трудного.

…Где-то в глубине, в трепещущем красном тумане огня, возникло лицо одиннадцатилетней девочки.

Андрей улыбнулся: эту девочку звали Тина, но ему было известно другое, настоящее и забавное ее имя:

Тутти.

Девочка засмеялась и сложила руки так, как обыкновенно делают дети, когда собираются что-то ловить…

И Андрей понял.

Расстегнув внутренний карман куртки, он вытащил маленькую детскую линейку – самую обычную школьную линейку, обгрызанную и запачканную чернилами.

Этот маленький предмет он пронес через ад всех пересылок…

Немного подержав линейку в руке, Андрей бросил ее в костер.

Ему показалось, что девочка в огне поймала линейку в сложенные руки.

– Что ты бросил в огонь?

– Так… одну вещь, которая больше не нужна, – ответил Андрей.

«Теперь ты сможешь быть моей спутницей, куда бы я ни шел?»

«Я пройду с тобой все твои дороги».

Андрей просидел у догорающего костра всю ночь, ни Воино-Ясенецкий, ни Захаров не потревожили его больше.

9

— Пора, Валентин! Ты успеешь к вечеру.

– Да, Степан.

Грубая ряса Воино-Ясенецкого надувалась и хлопала на ветру. Свежий утренний ветер полоскал и его русые, не схваченные повязкой волосы.

– Ты появишься не скоро, не так ли?

– Да, не скоро. Меня не будет два года – на этот срок я должен уйти с ним от людей. Туда, – Захаров, чуть улыбнувшись, показал на голубеющие вдали сопки. – Я застану тебя здесь через два года?

– Едва ли… – Воино-Ясенецкий усмехнулся. – Они не дают мне подолгу задерживаться в одном месте. Вероятно, нам больше не доведется встретиться. Прощай, Степан, – благословение Господне да будет с тобой!

– Прощай, Валентин, – Захаров мгновение помедлил, обменявшись последним взглядом с Воино-Ясенецким. – Пусть твоя кровь будет золотой!

февраль 1982 – апрель 1985, вторая редакция 2005 г.