Деревушка

Армстид закинул ногу назад в фургончик, - темнота безлунной августовской ночи его не скрывала, напротив его выцветший комбинезон отчетливо выделялся на темной обивке фургончика; только лица под полями шляпы нельзя было разглядеть. Рэтлиф передал ему вожжи и при свете звезд пошел мимо столба с жестяным почтовым ящиком к воротам, прямо на беззлобный лай собак. Войдя в ворота, он увидел их - лающий клубок темноты на фоне чуть более светлой земли, который с лаем расплелся, развернулся перед ним, не подпуская его к себе, трех черных с рыжиной собак, но и рыжая шерсть в звездном свете казалась черной, так что они хоть и были видны, но совсем смутно, словно его облаяли три сгоревших газеты, которые каким-то чудом не рассыпались и стояли торчмя над землей. Он крикнул на собак. Они должны были узнать его, как только почуяли. Крикнув, он понял, что собаки и в самом деле его узнали, потому что они смолкли на миг, а потом, когда он пошел вперед, стали с лаем пятиться, держась поодаль. Потом он увидел Букрайта, его комбинезон смутно вырисовывался на фоне темного дома. Букрайт прикрикнул на собак, и они замолчали.

- Цыц! - сказал он. - А ну, пошли вон. - И он двинулся, тоже чернея на фоне чуть более светлой земли, туда, где его ждал Рэтлиф. - Где Генри? спросил он.

- На козлах, - сказал Рэтлиф. Он повернулся, чтобы идти назад, к воротам.

- Обождите, - сказал Букрайт. Рэтлиф остановился. Букрайт подошел к нему вплотную. Они взглянули друг на друга, не видя лиц. - Вы ведь не дали ему втянуть себя в это дело, а? - сказал Букрайт. - После тех пяти долларов, про которые он небось вспоминает всякий раз, как поглядит на жену, да сломанной ноги, да лошади, что он купил у Флема Сноупса, а ее и след простыл, он совсем с ума спятил. По-моему, он и на свете-то не жилец. Так как же, вы не дали себя втянуть в это дело?

- Пожалуй, что нет, - сказал Рэтлиф. - Нет, конечно, не дал. Но здесь что-то не чисто. Я всегда это знал. И Билл Уорнер тоже знает. Иначе он ни за что не купил бы эту усадьбу. И. уж во всяком случае, не стал бы держаться за эту старую развалину себе к убыток и платить налоги, когда он мог бы выручить за нее хоть сколько-нибудь, и сидеть там на стуле из распиленного мучного бочонка, уверяя, что ему приятно отдохнуть там, где кто-то положил столько труда и денег, чтобы построить себе дом, в котором можно есть, пить и спать с женой. А когда Флем Сноупс взял усадьбу себе, я окончательно убедился, что дело не чисто. После того как он припер Билла к стенке, а потом выручил его и взял эту развалину с десятью акрами земли, просто курам на смех. Вчера вечером мы с Генри ходили туда. Я сам видел, своими глазами. Если не верите, можете не вступать с нами в долю. Нам же больше достанется.

- Ладно, - сказал Букрайт. Он пошел к воротам. - Мне только это и нужно было знать. - Они вышли за ворота. Генри подвинулся на середину сиденья, и они залезли в фургончик. - Как бы вам ногу не придавить, - сказал Букрайт.

- У меня нога в полном порядке, - хрипло сказал Армстид. - Я могу ходить не хуже вас и всякого другого.

- Ну конечно, - поспешно сказал Рэтлиф, беря вожжи. - У Генри теперь с ногой все ладно. Даже незаметно нисколько.

- Поехали, - сказал Букрайт. - Ходить пока никому не придется, если лошади повезут.

- Короче всего было бы напрямик, через Балку, - сказал Рэтлиф, - Но нам лучше ехать другой дорогой.

- Пускай все видят, - сказал Армстид. - Ежели кто из вас боится, так я справлюсь и без помощников. Я могу...

- Ну конечно, - сказал Рэтлиф. - Но если нас увидят, то помощников набежит больше, чем требуется. А это нам ни к чему.

Армстид замолчал. Он не сказал больше ни слова, сидя между ними в неподвижности, которая томила его, почти как лихорадка, словно его измотала не боль (пролежав почти месяц в постели, он встал и сразу же снова сломал ногу; никто так и не узнал, как это его угораздило, что он делал или пытался сделать, потому что он никогда об этом не говорил), а бессилие и ярость.