Деревянный Меч

До сих пор поводов для беспокойства Кенет не подавал. Новые для себя ремесла он осваивал легко, работал много и охотно – нет, такой не заскучает. Никто не остался присматривать за гостем в торговый день. Как исстари заведено, все мужчины клана Седого Лиса отправились вниз. Дома оставались только женщины и дети: погода стояла хорошая, и даже старики решили принять участие в торговле – уж они-то не допустят, чтобы эту несмышленую молодежь облапошили хитрые обитатели равнин.

Горцы оставили дом без охраны безбоязненно. Ни один клан не осмеливался напасть на соседа в его торговый день. Случись подобное – и все остальные кланы забудут на время свои распри, объединятся и вместе, сообща вырежут не знающих чести негодяев до последнего человека. Вот никто и не вздумал отсиживаться дома. Взяли бы с собой и нового родича по хлебу, да тот отговорился нездоровьем.

Кенет понимал, что спуск вниз для него равнозначен самоубийству. Не ровен час, его опознают. Он не стал посвящать родичей по хлебу в свои неприятности: хоть и прислал его в горы столь уважаемый человек, как массаона Рокай, хоть и преломили с ним хлеб родства, хоть и не донесет на него никто – а все же понравится ли горцам не просто оказывать гостеприимство, но укрывать беглеца, объявленного государственным преступником? А вот если они ничего о нем не знали, даже в самом крайнем случае никто не пострадает.

Кенет пожаловался на сильную головную боль, и его оставили в покое.

Заняться Кенету в кои-то веки было решительно нечем. Работать в одиночку без присмотра опытного мастера горцы подмастерьям не дозволяли, а уж ученику из гостей – тем более. Приняться за устав, который Кенет за превратностями своей скитальческой жизни изрядно подзапустил, тоже никак не получается: женщин полон дом, и все до одной делом заняты. Нигде не найти укромного местечка. И даже ширмой не отгородишься: ширму ставят только на ночь или для тайного толкования сна. Если вся жизнь хозяев дома у гостя на виду, негоже ему таиться. Невежливо. Неучтиво.

Кенет лежал на теплом шэне, смотрел на работающих женщин и маялся бездельем. Состояние это для него было редким, непривычным, а оттого еще более мучительным. Ему все время казалось, что он должен что-то сделать, куда-то пойти, с кем-то повстречаться. Воинское ли ремесло, повседневное ли – все едино труд. Молодое тело, жаждавшее работы, призывало Кенета к деятельности. Зов был настолько силен, что Кенет то и дело оглядывался через плечо: он почти слышал этот зов. И когда в его мозгу раздался отдаленный крик, Кенет не сразу понял, что слышит не отзвук собственных мыслей, а голос совсем другого человека.

Крик повторился – громче, отчетливей. Кенет испуганно поднял глаза и обвел взглядом работающих женщин. Нет, никто больше не слышал. Хоть бы одна из женщин оторвалась от работы. Может, померещилось?

– Голова болит? – участливо спросила одна из женщин, увидев полубезумное выражение на лице гостя.

Кенет не успел ответить: крик повторился – жуткий, захлебывающийся.

– Там… там, на озере… – выпалил Кенет и опрометью бросился наружу в чем был, даже не накинув теплую куртку поверх своего синего хайю.

Он и сам не мог бы сказать, отчего он был так уверен, что крик доносится со стороны Горячего озера. Знал, и все тут. Горное озеро далеко, и ни один человеческий крик не может преодолеть расстояния от озера до клана Седого Лиса. Ну и что с того? Никто, кроме Кенета, и не услышал этого крика – а Кенету до остальных какое дело? Он слышал крик, он слышал в нем смертный страх – и отзвук этого страха гнал Кенета к Горячему озеру: не разбирая дороги, быстрей, еще быстрей, с одного заснеженного холмика на другой – во всяком случае, именно так Кенету в эти минуты казалось.

* * *

Добро же, дружочек! Вот ты и объявился.

Инсанна даже зашипел сквозь стиснутые зубы от радости. Конечно, смотреть, какую силу его подопечный набрал, – радости маловато. Ишь как лихо перелетает с одной горной вершины на другую – словно с холмика на холмик перескакивает. Зато до чего приятно сознавать, что ты еще не упустил его из-под наблюдения. Что ты и вообще не упустил его.