Деревянный каземат

Он повторил вопрос, который задавал сотни раз, но никогда не получал вразумительного ответа. Скорее всего, неприязнь была какой-то внутренней, не имеющей реальных причин, а поэтому и четкого определения. С другой стороны, если захотеть, то объяснить возможно все. Но они ж братья, и общего у них должно быть гораздо больше, чем противоположного!

– Открой, а? – предложил Вадим.

Обычно на этой фразе разговор прекращался, и встречались они только на кухне, но сегодня произошло неожиданное – замок щелкнул. Вадим опасливо толкнул дверь, и та, действительно, открылась. Он не был здесь несколько месяцев – с того дня, когда собутыльники-художники в очередной раз доставили ему почти невменяемого Костю (после этого он как-то умудрялся добираться сам). Сейчас же брат стоял трезвый, в своей ужасной желтой рубашке, и смотрел в упор, готовый в любую минуту вытолкать гостя обратно на лестницу.

Вадим обвел взглядом комнату – голые стены с торчащими в беспорядке гвоздями, неубранная постель; стол, перемазанный красками, и огромная, полная окурков пепельница.

– А где картины?

– В «Антикве». При желании можешь глянуть, а то после выставки я их продам.

– Тебе не хватает денег? – удивился Вадим.

– Мне всего хватает, но я хочу, чтоб они общались с людьми, а не пылились здесь.

– Ты можешь их сфотографировать, а потом издадим каталог и распространим среди коллекционеров, хочешь?

– Я не хочу распространять фотографии. Картины живут своей жизнью, понимаешь?

– Понимаю, – Вадим обошел Костю и остановился перед чистым холстом, стоящим на мольберте, – а здесь что будет?

– Здесь будет женский портрет.

– У тебя появилась женщина?

– У меня появилось желание написать женский портрет, – отрезал Костя. Казалось, для него самого подобный факт явился неожиданностью.

– Я думал, ты – пейзажист, – Вадим пожал плечами, – я ж помню, с каким трудом ты писал портрет матери.

– У меня начался новый этап в творчестве, – Костя злорадно усмехнулся, – что ты понимаешь в этом? Портрет матери – это так, школярство. Я могу лучше, мощнее! Оторви задницу от сиденья своего «катафалка» и зайди на выставку! Вчера от моих работ конкуренты тухли, не говоря о зрителях!.. А теперь уходи. Не мешай, ради бога, – он распахнул дверь и указал на выход.

Вадим не знал, что может еще сказать или сделать, ведь, по большому счету, разговаривать им не о чем – действительно, оставалось только молча уйти. Закрыв дверь, он услышал вслед:

– Но ужинать я приду!..

Спустившись к себе, Вадим подошел к портрету; опершись о стол, уставился в нарисованное лицо, будоража ненавистные воспоминания. Смотрел он пристально, пока в глазах не появилась резь, и тогда, наконец, женщина шевельнулась. Даже послышался неясный голос…

– Что-то случилось?

– Ничего. Общался с твоим любимым Константином.

– И как он?

– Ему надоело писать пейзажи – решил в портретисты переквалифицироваться, – проинформировал Вадим.

– Да?.. И кого он пишет?

– Какой-то женский портрет, а что-то уже на выставке.

– Интересно, кого он уже написал? Ты можешь это узнать?

– Боюсь, сегодня он не в том настроении, чтоб мы могли нормально общаться. Может, завтра спрошу, если не запьет.

– А ты съезди на выставку. Прямо сейчас. Для меня это очень важно, – голос сделался тревожным.

– Но, – Вадим посмотрел на часы, – галерея уже закрыта.

– Я так мало прошу тебя, – мать разочарованно вздохнула, – съезди, пожалуйста. Или тебя что-то останавливает?

– Да нет, – Вадим непонимающе пожал плечами.

В раскрытое окно Костя видел, как из ворот выехал «Лексус», но не придал этому значения. Брат перестал для него существовать с того момента, как закрыл за собой дверь – его внимание занимал лишь холст и стопка карандашных набросков.

* * *

Сбросив дневную лень, вызванную жарой, улицы заполнились энергичными людьми. Разноцветные фонарики летних кафе и бегающие огоньки игорных клубов пытались создать иллюзию сиюминутного праздника, но Вадим не ощущал его. Виной тому были не столько закрытые окна, отгородившие салон от радостных звуков жизни, сколько то, что творилось в его собственной голове. …И зачем я еду? Что такого экстраординарного мог создать брат? Шедевр? Но даже если так, мне-то какое до него дело?.. Да и вряд ли шедевры создаются в пьяном угаре… – пытаясь объяснить свой нелогичный поступок, он мысленно вернулся к матери, – я практически не представляю ее, рассказывающей сказку или целующей меня, хотя ведь бывало и такое. Помню только всякие жуткие истории, будто она всегда старалась запугать меня; доказать, какой я маленький и беззащитный. Почему так?..