Деревянные кресты

Буффіу не обращалъ вниманія на оскорбленія и ругательства и въ окопы не шелъ. Съ самаго начала войны онъ брался за любое ремесло, готовъ былъ дѣлать, что угодно, лишь бы не попасть въ окопы. Въ бою онъ былъ лишь одинъ разъ, при Шарлеруа, и вынесъ оттуда впечатлѣніе такого ужаса, что у него осталась только одна мысль, одно стремленіе: ловчиться и оставаться въ тылу. Съ помощью всевозможныхъ хитростей и уловокъ это ему удавалось. Отступленіе онъ продѣлалъ въ качествѣ самокатчика при казначеѣ, едва умѣя держаться на сѣдлѣ. Марну онъ выигралъ, будучи бригаднымъ телефонистомъ. Затѣмъ онъ былъ дровосѣкомъ, сапожникомъ, помощникомъ кашевара. Онъ, не задумываясь, хватался за любое ремесло и цѣплялся за занятое мѣсто до тѣхъ поръ, пока его не прогоняли. Онъ не хотѣлъ драться, вотъ и все, и страхъ заставлялъ его пускаться на что угодно. Теперь онъ угощалъ всѣхъ капраловъ при обозѣ и дѣлился своими посылками съ сержантомъ, начальникомъ отряда муловъ при пулеметной командѣ, который обѣщалъ устроить его при отрядѣ. Но капитанъ не отпускали его изъ роты, и Буффіу задумчиво склонялъ голову, слушая ругательства и угрозы Фуйяра.

Фуйяръ гордился тѣмъ, что онъ участвовалъ въ сраженіи при Монмирайлѣ, и тѣмъ, что онъ старый солдатъ, и ненавидѣлъ также и Демаши, у котораго было слишкомъ много денегъ и былъ слишкомъ барскій видь. Жильберъ медленно плелся, вытянувъ шею, засунувъ большіе пальцы за ремни. Съ каждой остановкой сумка его становилась все тяжелѣе. Однако, при отправленіи онъ весело упаковывалъ ее. Чувствуя на себѣ эту хорошо увязанную ношу, онъ испытывалъ спортивный подъемъ и приливъ силъ. Мускулы его натянулись, онъ готовъ былъ пѣть, идти ускореннымъ шагомъ, въ сопровожденіи толпы провожающихъ.

Но черезъ часъ сумка стала уже тяжелой. Она уже не подталкивала его впередъ, какъ при отправленіи въ походъ, а, казалось, удерживаетъ его, тащитъ назадъ за оба ремня. Черезъ каждую сотню шаговъ онъ подбрасывалъ свою ношу движеніемъ плечъ, но напрасно, она быстро соскальзывала внизъ, становясь еще тяжелѣе. Ссадины на ногѣ увеличились, колѣни затекли, и сумка, тяжелая, какъ свинецъ, издѣвалась надъ нимъ, заставляла его пошатываться, какъ пьянаго.

На каждой остановкѣ онъ раскладывалъ на склонѣ дороги свои вещи и выбрасывалъ что-нибудь: всевозможныя лекарственныя снадобья, портативный фильтръ, коробку съ мяснымъ порошкомъ, кучу полезныхъ вещей, на которыя товарищи его жадно набрасывались, не зная точно, что они будутъ съ ними дѣлать. Сюльфаръ помогалъ ему нести половину его тяжести, фляжку, патронную сумку, переполненную свыше мѣры, а къ концу перехода онъ взялъ у него даже ружье, ремень котораго натиралъ ему плечо. Но даже то немногое, что ему оставалось нести, казалось ему все-таки тяжелымъ, и на каждой остановкѣ онъ думалъ, что не будетъ въ состояніи идти дальше. Однако, они вставалъ, какъ всѣ, и шелъ дальше, прихрамывая, еще болѣе разбитый, мучительно переживая каждый шагъ. Мало-по-малу шумъ среди солдатъ сталъ затихать. Чувствовалась усталость.

— Отдыхъ! Отдыхъ! — раздавались крики, но кричавшіе старались, чтобы ихъ не замѣтили. Хромающіе выходили изъ рядовъ и, усаживаясь на откосахъ, снимали башмаки. На краю дороги Барбару, военный врачъ съ четырьмя нашивками, выслушивалъ жалобу больного, сдерживая поводомъ и колѣнями рвущуюся впередъ лошадь. Передъ нимъ робко стоялъ солдатъ, вытянувшись, руки по швамъ.

— Молчи! — кричалъ врачъ, и жилы на вискахъ у него надулись. — Пойдемъ, какъ всѣ… Я начальникъ, слышишь, начальникъ! Какъ ты обязанъ относиться ко мнѣ?

Солдатъ растерянно смотрѣлъ на него.

— Не знаю, господинъ докторъ…

— Ты обязанъ относиться ко мнѣ съ почтеніемъ, — рычалъ Барбару, подпрыгивая на сѣдлѣ… — Стой прямо… Вытяни руку, я приказываю тебѣ вытянуть руку… Конечно, рука у него дрожитъ… Всѣ алкоголики, сыновья алкоголиковъ… Ну, убирайся, другіе идутъ и ты пойдешь… И берегись, если я увижу, что ты отстаешь.

На остановкахъ люди отдыхали, лежа за линіей козелъ съ ружьями. Новички, менѣе закаленные, не разстегивали уже своихъ сумокъ; они ложились на спину, пододвинувъ свою ношу подъ голову въ качествѣ жесткой подушки и чувствовали, какъ усталость пульсируетъ въ ихъ истомленныхъ ногахъ.

— Встать!

Снова шли прихрамывая. Уже не слышно было смѣха, говорили тише. Наступалъ вечеръ, предметы теряли свои реальныя очертанія. День былъ оконченъ, села отдыхали, и изъ остроконечныхъ крышъ поднималось дыханіе сожженныхъ дровъ, характерное для деревень.

Въ сентябрѣ въ этой мѣстности происходили бои, и вдоль всей дороги вытянулись рядами кресты и смотрѣли, какъ мы проходили мимо. Около одного ручья было расположено цѣлое кладбище; на каждомъ крестѣ развѣвался флажокъ, изъ тѣхъ флажковъ, что продаютъ на дѣтскихъ базарахъ, и, развѣваясь, они придавали мертвому полю нарядный видъ праздничной эскадры.