Деревянные кресты

Всѣ разомъ забрасываютъ вопросами Буффіу, который отираетъ потъ.

Буффіу и его помощникъ отвѣчаютъ важно, краткими словами, съ какимъ-то страннымъ видомъ на который я сейчасъ же обратилъ вниманіе.

— Сегодня мясные консервы, — сообщаетъ Буффіу, — другого мяса не дали. Я приготовилъ рисъ съ шоколадомъ, это, должно быть, превкусно…

— Вина хватить… Письма у него.

Но все это онъ говоритъ неестественнымъ тономъ, съ озабоченнымъ видомъ, такъ что, наконецъ, и Веронъ замѣчаетъ это.

— Что вы корчите такія странныя рожи, — добродушно говоритъ онъ имъ… — Что случилось?

Буффіу киваетъ головой, и его толстое лицо, такое лоснящееся, что я долго подозрѣвали, не моется ли онъ кускомъ сала, силится принять озабоченное выраженіе.

— Радоваться нечему, — говорить онъ какъ бы съ сожалѣніемъ… Послѣзавтра вы наступаете.

Короткое молчаніе, сердце застучало: тукъ-тукъ. Нѣкоторые сразу поблѣднѣли; неуловимыя подергиванія: дрогнувшія вѣки, сморщенные носы.

Кашевары смотрятъ на насъ, кивая головой. Мы глядимъ на нихъ, страстно желая не вѣрить ихъ словамъ. Затѣмъ всѣ сразу обступаютъ ихъ и засыпаютъ вопросами.

— Ты увѣренъ? Но, вѣдь, насъ должны были смѣнить завтра… Это невозможно, это утка… Кто тебѣ сказалъ?

Буффіу, увѣренный въ достовѣрности своихъ новостей, просто поворачивается къ своему помощнику.

— Развѣ это неправда?

Тотъ подтверждаетъ огорченнымъ тономъ:

— Не стали бы мы мутить вамъ голову такой выдумкой. Это вполнѣ вѣрно и точно.

Брукъ проснулся и вышелъ изъ своей норы. Сюльфаръ поставилъ котелокъ, въ которомъ собирался подогрѣть мясные консервы для Жильбера, а Бреваль сложилъ письмо, которое онъ читалъ. Мы тревожно слушаемъ.

— Фимъ, — объясняетъ Буффіу, — переполненъ войсками, цѣлая марокканская дивизія собралась въ окрестностяхъ… Дивизіонные санитары прибыли въ Жоншери, ихъ привезли на грузовикахъ… Говорятъ, что изъ Лотарингіи долженъ прибыть второй корпусъ… И затѣмъ артиллерія, осадныя орудія, если бы вы только видѣли…

Безсвязными словами намѣчаютъ они цѣлую армію: кавалерію, летчиковъ, зуавовъ, саперовъ. Все предусмотрѣно: санитары, чтобы подбирать насъ, и священники, чтобы служить панихиды.

Я на мгновеніе растерялся, улыбка застыла у меня на губахъ, какъ праздничный флагъ 14-го іюля, который забыли снять. — „Нѣтъ, опять придется строить изъ себя сумасшедшихъ на равнинѣ? Однако…“

И улыбка сама собою сошла съ моего лица.

Товарищи тоже не смѣются: стоитъ имъ повернуть голову, чтобы увидѣть сквозь амбразуру трупы участниковъ послѣдняго наступленія, распростертые въ высокой травѣ. Никто не вынимаетъ медальона, не цѣлуетъ его украдкой, какъ разсказываютъ въ сказкахъ, никто не восклицаетъ: „Наконецъ-то, мы выйдемъ изъ нашихъ норъ“. — Историческія слова произноситъ Сюльфаръ, просто, самъ не эная, къ кому это должно относиться: — „А, чтобъ васъ“!..

Молча мы слушаемъ кашеваровъ, которые разглагольствують, перебивая другъ друга. Они распредѣляютъ войска, устанавливаютъ артиллерію, обезпечиваютъ подвозъ провіанта, изучаютъ прибытіе подкрѣпленій… Они говорятъ, говорятъ…

Они сообщаютъ столько подробностей, что легкое сомнѣніе начинаетъ охватывать меня. Сколько разъ слышалъ я эти кухонныя сплетни, которыя кашевары узнаютъ въ тылу и съ довѣрчивостью дикарей переносятъ ихъ по вечерамъ къ намъ въ окопы вмѣстѣ съ супомъ и съ рисомъ.

Утромъ при распредѣленіи провизіи они дѣлятся новостями таинственнаго происхожденія: то, что самокатчикъ казначея плохо понялъ и перевралъ, что телефонистъ будто бы услышалъ, что бригадный вѣстовой передалъ кучеру полковника — все это собираютъ, обсуждаютъ, предполагаютъ, дѣлаютъ выводы и выдумываютъ немного, чтобы выходило лучше. Такъ создаются кухонныя новости. А вечеромъ въ окопахъ узнаютъ, что полкъ отправляется въ Марокко, что кронпринцъ умеръ, что Жоффръ зарубилъ шашкой Саррайля, что насъ отправляютъ на отдыхъ въ Парижъ, что папа настоялъ на мирѣ.

Всѣ эти разсказы, всѣ эти басни приходятъ мнѣ на память, и мало-по-малу во мнѣ зарождается недовѣріе.

Я слушаю нѣкоторое время Буффіу, который теперь обсуждаетъ наступленіе съ точки зрѣнія чисто стратегической, и затѣмъ вѣжливо, не желая обидѣть его, спрашиваю:

— Скажи, старикъ, увѣренъ ты въ этомъ? Не кухонный ли это слухъ?

Лошадиный барышникъ, весь потный, сразу замолчалъ, слова замерли у него на губахъ, видь у него былъ изумленный. Я его, повидимому, задѣлъ. Секунды двѣ онъ стоитъ съ раскрытымъ ртомъ, слишкомъ возмущенный, чтобы отвѣчать. Затѣмъ онъ весь краснѣетъ, вотъ-вотъ онъ разразится…

Но нѣтъ, онъ сдержалъ себя. Онъ просто презрительно опускаетъ нижнюю губу, наклоняется, поднимаетъ кастрюлю и заявляетъ съ достоинствомъ оскорбленнаго апостола:

— Хорошо, пусть будетъ такъ, я вамъ только морочилъ голову. Только послѣзавтра вы увидите сами.

Онъ хочетъ отстранить товарищей, чтобы уйти, но они тѣсно обступаютъ его и, чтобы удержать, трусливо нападаютъ на меня.

— Не слушай его… Скажи… Правда, что третій батальонъ останется въ резервѣ?… Почему онъ, а не другой… Откуда начнется наступленіе?…