Деревянные актёры

Кучер громко захохотал, но вдруг поперхнулся, сжал челюсти и выпрямил спину. На крыльце показалась дама в серебристых шелках. За нею, почтительно склонив парик, шёл широкоплечий и коротконогий немолодой господин, а позади, волоча тонкие ноги, выступал юноша в огромном кружевном воротнике. Юноша тащил под мышкой сверток нот.

– Пошли с дороги, земляки! – шепнул сторож, оттолкнув нас, и широко распахнул калитку.

– Ах, маэстро, ваша опера божественна… Сама герцогиня говорит, – лепетала дама, играя золотым лорнетом.

Маэстро блестел чёрными, как вишни, глазами на мясистом лице, покрытом мелкими красными жилками, кланялся и говорил густым голосом:

– Ваше сиятельство, вы очень милостивы ко мне…

– Мой сын Мориц в восторге от своего учителя! Не правда ли, Мориц?

Юноша хмыкнул. Я узнал в нём прыщавого Морица из замка Гогенау. Дама, шурша шелками, уселась в коляску. Мориц неловко взгромоздился вслед за матерью. Маэстро кланялся, выставив вперед короткую ногу и прижимая руку к сердцу. Коляска тронулась. Маэстро повернулся на каблуках и пошёл к дому.

– Синьор Манцони! Синьор Манцони! – закричал Паскуале, ухватившись за прутья решётки. – Мы принесли вам письмо!

Маэстро оглянулся и, не двигаясь с места, протянул полную, белую руку с блестящими перстнями. Привратник выхватил у Паскуале серый конверт и с поклоном поднёс его маэстро. Тот быстро распечатал конверт, пробежал глазами несколько строк, криво усмехнулся и пожал плечами. Его правая рука опустилась в карман.

– Возьми, отдай моим «землякам»! – сказал синьор Манцони, высыпая на ладонь привратника несколько мелких монет.

– Уж очень вы балуете землячков, ваша милость! – подобострастно сказал привратник. – Кто ни придёт, никому отказа нет, смею сказать!

Синьор Манцони рассмеялся, аккуратно изорвал на мелкие клочки письмо Гоцци и, проходя мимо бассейна, бросил клочки в воду. Они поплыли, как маленькие белые кораблики.

Мы не взяли у привратника денег, которые дал синьор Манцони.

– Эй, земляки, да вы никак обиделись? – смеялся привратник нам вслед.

Мы молча пошли прочь, опустив головы. Паскуале шёл сгорбившись, и длинные рукава его кафтанчика висели до колен. Он забыл, что их надо подвернуть.

«Я не сомневаюсь, что ваше благородное сердце обрадуется случаю совершить доброе и полезное дело…» – писал синьор Гоцци.

Как видно, сердце синьора Манцони было уже вовсе не такое благородное.

Метр Миньяр стоял на углу и, макая малярную кисть в ведерко, намазывал клеем забор. Мадемуазель Розали, закутанная в плащ, обеими руками прикладывала к забору афишу и хлопала розовой ладонью по её краям. Мальчишки стояли кучкой и читали по складам:

«Сегодня в доме купца Гинца знаменитый дрессировщик метр Миньяр покажет своих учёных мышей. И как мыши танцуют, стреляют из пушек и качаются на качелях. Там же мадемуазель Розали Намора будет ходить по канату на высоте шести футов над землей и прыгнет в бумажный обруч с пирамидой из тридцати трех рюмок на голове».

– А, синьоры! – радостно крикнул метр Миньяр. – Где вы гуляли? Приходите к нам на представление. А почему синьор Паскуале такой грустный? Случилось что-нибудь?

Паскуале отвернулся и заплакал.

– Синьор Манцони нас не принял! – сказал я и почувствовал, что краснею.

Метр Миньяр не спросил ни слова больше. Он бросил кисть в ведро и хлопнул Паскуале по плечу.

– Ну, ну… не надо грустить, мой мальчик, побольше бодрости!

Паскуале прижался головой к забору и рыдал, кусая свой длинный рукав.

Мадемуазель Розали чирикнула, как птица, всплеснула руками и, оторвав голову Паскуале от забора, крепко прижала Паскуале к себе. Она закрывала его плащом от глазевших мальчишек, гладила его по волосам и говорила что-то ласковое. Паскуале перестал плакать.

– Надо смеяться, мальчик… Кто смеется, тому легче живётся… – сказала она, смешно коверкая итальянский язык, и Паскуале засмеялся.

ТРИДЦАТЬ ТРИ РЮМКИ

Дом купца Гинца был просто-напросто сараем. На его земляном полу стояли длинные скамейки. Протянутая бечевка отделяла сцену от зрительного зала. По углам шныряли крысы.

Мы помогли метру ввинтить стальные кольца в стены и натянуть между ними канат на высоте шести футов над землею. Потом я влез на стремянку и ввинтил такое же кольцо в поперечную балку крыши. Мы продёрнули в неё веревку с привязанным к ней бумажным обручем и подтянули обруч к потолку. По сторонам сцены мы повесили две малиновые занавески и зажгли масляные лампы.

Народу собралось немного – пять-шесть бюргеров, приведших за руку своих толстощёких ребят, да компания весёлых подмастерьев и молоденьких работниц. Зато уличные ребятишки толпой заглядывали в дверь и, верно, мечтали пролезть в сарай зайцами.

– Впусти их, Жозеф, – шепнул мне метр Миньяр. – Мадемуазель Розали не любит представлять перед пустыми скамейками… – Таинственно подмигнув, он позвал Паскуале и проковылял за малиновую занавеску.