Деревянное солнышко

— Это что еще за библия? — сумрачно поинтересовался Иван Петров, и Елизавета Егоровна с усмешкой поведала, что теперь каждому после прочтения приказа надлежит расписаться.

Гриша Зиненко, принимая журнал, бормотал:

— Через Гнилой ручей да всем отрядом... Нет! Я расписываться не буду!

Иван оглянулся на обитую черной клеенкой дверь и, подняв грязный палец к хрустальной люстре, прошипел:

— А Громов-то, Ефим Борисыч, с нами, с народом то есть, всегда совет держал!

— Ничего, пусть потешится, — сказал басом Гриша Зиненко. — А технику я топить не дам.

Женька, почесывая затылок, проговорил:

— Пашка-то проехал...

— Верно! — сказал, появляясь в двери Василий Сергеевич. — Он проехал! А уж вам-то сам бог велел! — И обратился к Павлуне: — Ну, Алексеич, покажи-ка им! Хватит тебе в хвосте-то!

Аверин опять скрылся в кабинете.

Павлуня стоял перед механизаторами, а те хмуровато поглядывали на его распухший нос, на бледные щеки. И на глазах у всех Павлуня помаленьку начал краснеть, пока не превратился в анисовое яблочко.

— Совсем с ума скатился! — брякнул Иван, выразительно кивнув на директорскую дверь. — Нашел командира! — Он поглядел на Павлуню не лучше, чем пес на кота. — Ну, веди нас, Сусанин! Топиться!

— Да я ничего, я не думал... — таким простуженным голосом забормотал Мишин братец, что Гриша Зиненко крякнул, а секретарша, до сих пор сидевшая унылой горой, вдруг шевельнулась и от всей могучей души воскликнула:

— Господи, скорей бы Громов возвращался!

Механизаторы не спеша побрели к своей технике. Последней дверь выпустила маленькую грязную фигурку. Обгоняя Павлуню, Иван бросил в его сторону:

— В люди выходишь, подхалим!

Когда Павлуня, оставляя хвостатые следы, дотащился до мастерской, механизаторы уже стояли возле техники, переговаривались, оглядываясь на него. Парень собрался было схорониться от них в уютной кабине, где сидел уже Лешачихин нетерпеливый сын, но Гриша Зиненко сказал ему:

— Тебе же вести велено. Валяй!

— Давай покажем им! — пихался острым локтем Женька.

— Вперед, Лексеич, на лихом коне! — узнал Павлуня ехидный голос Ивана Петрова.

Павлуня, вспомнив вдруг, как топтался он в его кухне и как проклятый Иван рвал приказ, назло ему вывел свой трактор вперед и поехал, подскакивая на скрипучем сиденье.

Ехать ему было очень непривычно: впереди — ни Ивана, ни Модеста, ни Бабкина — одна длинная дорога в две глубокие колеи. И позади себя он тоже почувствовал такую невыносимую пустоту, что не вытерпел, оглянулся.

Механизаторы и не думали следовать за ним к броду. Оставив машины возле мастерской, они черной кучкой топали совсем в обратную от Павлуни сторону — к автобусной остановке.

— Куда это они намылились? — удивился Женька, высовываясь. — Гляди, гляди! Весь отряд! И Гриша с ними! Куда это?

Женька был любопытен, а там, в куче размахивающего рукавицами народа, видно, назревало такое лихое, шумное дело, что без него никак не обойтись. Сердце у Женьки заколотилось, глаза заблестели.

— Ты посиди! Я мигом! — выпрыгнул он на снег.

Пока Павлуня думал, что ему делать дальше, уже подкатил к остановке автобус, забрал механизаторов и Женьку вместе с ними и, покачиваясь, задребезжал в сторону города.

Павлуня грустно сидел в тракторе. Тут, в тепле, думалось неторопливее, не то что на семи колючих ветрах. Облокотясь на руль, Павлуня размышлял, кому нести свою тоску. Далеко от родных краев служит Бабкин. Павлунины письма доходят к нему на пятые сутки и столько же тащатся ответные. Пойти бы к Трофиму — болеет Трофим, лежит в своей новой квартире. Может, Боря Байбара приедет, он послушает Пашку, подскажет, как ему жить.

Пока Павлуня сидел в глубокой задумчивости, к нему подлетели на зеленом «козлике» временный директор Василий Сергеевич и совхозный парторг Семен Федорович.

Не вылезая из кабины, Аверин в недоумении спросил, почему стоят машины и куда делся весь народ.

Подумав, Павлуня ответил:

— Ушли.

Пришлось Василию Сергеевичу с пыхтением выбираться из тесной кабины, подходить к парню, в упор допрашивать, куда и зачем ушли механизаторы в разгар трудового дня.

— Туда, — ответил Павлуня, махнув рукавицей на дорогу, на мост, на заводские дальние трубы.

Аверин обернулся к парторгу, Семен Федорович с тревогой посмотрел на друга и тихо спросил:

— Доигрался, деятель?

Василий Сергеевич, косясь на Павлуню, что-то ответил ему. Потом влез в машину, и они помчались по дороге в город, следом за автобусом.

А механизаторы на полчаса раньше миновали мост над рекой, которая еще и не думала замерзать и курилась белым густым паром. Вода была темнее дегтя. Чем ближе подъезжали к заводу, тем меньше становилось вокруг снега и тем чернее выглядел он. У проходных снег и вовсе пропал, оставив только жидкую грязь.

Здесь автобус остановился, из него долго вылезали рабочие.

— А вы чего же? — недоуменно спросила пожилая кондукторша у замасленных механизаторов.

— А нам далее, девушка, — степенно ответил Иван: — Нам до самого центра следовать.

— Поехали! — кивнула водителю кондукторша.