Деревянное солнышко

— А ничего ты вымахал! — удивилась Марья Ивановна, похаживая вокруг сына, одергивая на нем костюм. — И когда успел!

Они вышли на улицу.

— Поливает! — рассердилась Марья Ивановна. — Зря прическу сделала, целый трояк извела!

Дождь не поливал, он шипел, тихий, невидимый, надоедливый. Павлуня любил такой дождь: под него хорошо думалось и легко спалось.

— Гляди! — мать пихнула его локтем, и Павлуня увидел Бабкина, Женьку и Лешачиху.

Настасья Петровна шла в теплой середине, а ребята с обеих сторон так ласково вели ее под руки, что Марья Ивановна запыхтела:

— Хрустальная! Расколется! — и тоже велела сыну взять ее под локоть.

— Ладно тебе уж, — нахмурился Павлуня, но все же, просунув руку, неловко повел Марью Ивановну, а та гордилась, словно невеста.

Небо было серое, думы у Павлуни — невеселые. Зато Мишина тетка ликовала: счастье вроде бы показало ей свою раскормленную физиономию: Бабкин уходил, Павлуня оставался, теперь-то она слепит из него все, что захочет.

«Первым делом — к хозяйству за уши притяну!» — мечтала Марья Ивановна, размашисто шагая рядом с Павлуней, и губы ее не расставались с улыбкой.

В клубе гремела музыка. Призывники потели на сцене, на виду у всех. Перед ними в вазе стояли живые цветы. Народ, гудя, заполнял зал.

Марья Ивановна не поспешила сразу в тесноту — она сперва потолкалась у книжного киоска и, не найдя там ничего нужного для хозяйства, стала протискиваться поближе к сцене.

В красном платье, сама вся красная, с золотыми сережками в ушах, в ярком модном жакете, она была заметна издали. И директор совхоза с трибуны жестом показал ей на первый ряд, где сидели родители и самые близкие родственники призывников. Все места тут были заняты, кроме одного. И родной тетке пришлось страдать рядом с Лешачихой. Марья Ивановна покосилась: «старая» хорошо вырядилась и была печальна. «Не жалеет Мишку — притворяется!» Тетка повозилась в возмущении, затихла.

Хорошие слова говорил Громов. Хоть и без бумажки, но получалось у него просто, да складно, да от всего сердца. Ему долго и взволнованно хлопали, а Бабкину представлялось, что это в ладонях у людей бьются, силясь взлететь, белые голуби.

Потом новобранцев приветствовали секретарь парткома, комсорг Боря Байбара, друзья, родители. Чья-то беленькая подружка со слезной дрожью в голосе сказала парням: «Вы служите, мы вас подождем!»

Бабкин посмотрел в зал: там не в первом, родственном ряду, а много дальше сидела Татьяна Чижик и кивала ему, улыбаясь грустно. Лезть на сцену и говорить речи она не хотела. А вот Иван Петров не утерпел — забрался на трибуну и молол минут двадцать, пока всем не надоел. В зале уже шумели, когда парторг спросил, кто еще хочет выступить.

— Можно? — поднял руку Трофим, и народ удивился: не великий охотник до выступлений старый солдат.

Однако он простучал деревяшкой до трибуны, чтобы сказать парням на дорогу хорошее. Да так сказал Трофим, что даже тетку проняло — она засопела, завозилась и наклонилась к соседке:

— Верно говорит: деловой Мишка-то. Руки работящие.

— Сердце золотое, — ответила Настасья Петровна.

Растревоженный Трофим едва дотянул свое выступление до конца и с громом вышел из зала. Долго он успокаивался за клубом, где потише. Курил.

Открылись двери. Вывалилась подышать дождем шумная молодь с Женькой во главе. Трофим и вовсе ушел, чтобы не путаться под ногами, но перед этим поманил Женьку и сказал:

— Завтра Варвару возьмите.

— Ладно! — беспечно отозвался тот, убегая к парням и совсем не задумываясь, почему это вдруг Трофим доверяет им свою верную лошадку, которую бережет пуще глаза.

Уходили на рассвете. Пешком. Хотя Громов и дал автобус, молодежь не захотела ехать в тесноте, решила пройти по совхозу вольно да с песнями.

Бабкин тоже предложил пеший ход, но Женька заупрямился: зачем даром надрываться и зря ноги колотить, если Трофим выделил им персональный транспорт.

Важный сидел Лешачихин сын на тележке Трофима с вожжами в руках. Павлуня запряг для него Варвару, а Женька уселся на готовенькое. Ему осталось только прокашляться да прочистить горло для кучерского басовитого окрика. Позади примостились Лешачиха и Саныч. Марья Ивановна ехала одна в пустом автобусе и из окна насмешливо поглядывала на остальных пеших и конных. Не было только Бори и Модеста — комсорга отправили в командировку, а Петров был занят своими семейными неурядицами.

Вдали от чужих глаз Бабкин прощался с Татьяной. Он появился из-за угла неожиданно скоро. Молча уселся, свесив ноги.

— Ну? — Женька не мог сдержать любопытства. — А где она?

— Там, — сказал Бабкин. — Поехали.

Женька дернул вожжой. Лошадь не двигалась.

— Но! — тоненько крикнул Лешачихин сын. Варвара покосилась. — Балуй, язва! — зашумел Женька со злостью.

А из окна автобуса тут как тут высунулась Марья Ивановна:

— Эй, кучер, погоняй!

— Да ведь это ж не трактор! — обернулся к ней Женька. — Это тварь!.. Но!