Деревянное солнышко

— Вот так, — усмехнулся Женька.

Рабочий поселок встретил их тишиной и шелестом тополей. Бродили по тени куры, сидели на скамеечке старухи.

— Лодырь, говоришь? — остановился вдруг механик, и голос его так зазвенел, что Женька понял: влип.

Он повертел головой: куда бы в крайнем случае кинуться, но механик уже крепко взял его за локоть, подвел к скамейке.

— Народу, говоришь, виднее? А вот мы народ и спросим! — Он обратился к старушкам: — Мамаши, вы меня знаете? — Те согласно закивали. — Скажите тогда: я — лодырь?

— Да что ты, милый! Господь с тобой. Что ты такое говоришь! — Старушки зашумели все сразу.

— Понял? — торжественно спросил механик Женьку. — Двигаем дальше. В мою хату.

Хата оказалась высокой, с самодельными колоннами. Они ступили на широкий двор, выложенный плиткой. Из-под шиферной крыши будки скалилась породистая собака. За оградой шумели яблони, кроны их были перетянуты широкими резиновыми поясами.

— Зачем? — настала очередь удивляться Женьке, а механик, как ребенку, пояснял ему:

— Чтобы ветром не разодрало, не сломало. А вот это — трактор, сам собрал, по гаечке.

— Ишь ты! — Женька уселся перед двухколесным трактором, который был ростом не выше мотоцикла.

Над трактором и над Женькой величественно возвышался механик.

Женька сунулся в огород — там ровно и густо рос чеснок да чеснок.

— Зачем столько? Лучше цветы!

— Ты прав, — согласился механик. — Весной цветы — это рублики! Только тепличку построить... Тогда на базаре и встать не дадут! — Он подмигнул: — Это тебе не турнепс — кормовая репа!

Женьке стало скучно. Он рассеянно обозревал железную крашеную крышу над поленницей, дачный туалет цвета слоновой кости. Спросил:

— В доме газ, а зачем дрова?

— Что же, выбросить, раз было куплено!

Женька колупнул краску на туалете — не сдиралось.

— Все на совесть! — хвалился механик. — Это, брат, особый лак, такого не купишь! Между прочим, туалет для дачников. Для себя — в доме, настоящий.

Женька не выдержал.

— Пойду я, — сказал он, поворачиваясь к воротам, но механик отворил ему туалет и показал внутренний опрятный вид, где все на месте — и крючок, и крышечка.

— Ты и невесте это показывал? — спросил Женька, хороня улыбку.

— Она бы хозяйкой была, горя не знала, — задумчиво проговорил механик. — Я ведь все сам да сам, я все умею...

Он печально замолчал, молодой да красивый. Глядя на его мощные плечи, Женька вслух подумал:

— Да, прогадала девка. Такое счастье упустила.

— Ладно уж тебе, — махнул рукой механик. Он повел гостя на веранду, вытащил бутылку вина. — Выпьешь?

Женьку перекосило: после теткиной выпивки и сейчас голова болит.

— Нет, — покачал он головой. — Печень! — И ткнул себя в живот, в самый пупок.

Механик не очень-то огорчился. Он быстро спрятал бутылку и пошел провожать Женьку.

Они медленно шагали к мосту. По дороге механику кивали старики, кланялись со скамеечки старушки, одобрительно посматривали молодицы с авоськами, а он шагал, важный, гордый, по самой середине улицы.

Загудел завод. Механик остановился и сказал Женьке:

— Давай здесь народ переждем, ну его!

Они стали в тень, а мимо повалили заводские — старые, молодые, разные.

Женька повертел головой, выбрал одного, седоватого, подбежал к нему и, кивая в сторону механика, сказал:

— Папаша, минуточку! Вы его знаете?

Седоватый всмотрелся и, как механик не отворачивался, разглядел его. Хмуро ответил:

— Кто ж его не знает, лодыря!

МАШИНА

Все течет, все меняется: темнее стала река, беспокойнее ветер, задумчивей Женька. Он часто вылезает на высокий берег под низкие облака и глядит на Мишино поле. Там бегает шассик, шагает важный Павлуня, суетятся бабушки.

— Чего ты тут сидишь? — спрашивает Женьку Саныч. — Чего ты высидишь? Иди к Бабкину!

Ушел бы Женька, да совесть не велит. Странный это зверь — совесть: зубов не видно, а кусает, когтей нет, а скребет. Вот все бы, казалось, ладно выходит у Женьки: работа не пыльная, начальство далеко, никто жить не учит, а тошно. Подойти бы к Бабкину и прямо сказать: «Не могу один, примите в компанию!» Но как вспомнит Женька длинные грядки — так страх берет.

Однажды Женька увидел на Мишином поле народ и машины. Гудел апельсиновый трактор, скобой выпахивая морковку, на дороге выставились первые мешки. «Началось!» — понял Женька и со всех ног побежал к людям.

Видно, дело только налаживалось: скоба подрезала первые грядки, на которых густо валялись оранжевые сосулины с лихой гривой. За трактором шли девчата и парни, одни дергали морковку за хвост и клали ее в кучку, другие рубили вершки, третьи собирали в корзинки сладкие корешки, набивали мешки, забрасывали их на машины.

Видно, работа только расходилась: народ еще много шумел, перебегал с места на место, бузил и все вокруг хрустели морковкой. Борозда, трава, поливная канава — все засыпано свежей ботвой.

Женька тоже ухватил морковку за хвост и, прополоскав ее в канаве, с азартом откусил. И опять удивился тому, как это получилась морковка сладкой, когда Бабкин выхлестал на поле столько всякой горечи.

— Становись, — сказал ему Бабкин таким тоном, словно Женька никуда и не убегал.