Деревянная книга

– О, нет, – возразила хозяйка, – мне нравится русский обычай называть людей по имени-отчеству, это ведь память о родителях, жаль, что у нас так не принято. Мое имя Иоганна, по-французски Жанна, но знакомые – из славян – называют меня Галина Францевна…

– Хорошо! – обрадовался Чумаков. Ему тоже не очень нравилось официальное «фрау» или «мадам», а Галина Францевна – родное, привычное и, главное, было приятно хозяйке.

– Я сейчас приготовлю на стол, – сообщила она.

– Не беспокойтесь, пожалуйста, я не голоден, – пробовал возразить Чумаков.

Но в этом доме уважение к русским обычаям распространялось не только на отчество.

– Только, простите, я совсем не умею готовить, – заизвинялась хозяйка. – Это Юра прекрасно готовил разные русские блюда: борщ, блины, котлеты, а я просто – осел на кухне! – последнюю фразу она произнесла по-русски.

Чумаков даже растерялся от столь суровой самооценки, а Галина Францевна повторила уже на немецком: «Йа, йа, эзель ауф дер кюхе…»

Открытость, радушие и вся обстановка в доме были скорее русскими, чем немецкими, и у Вячеслава отлегло от сердца: он почувствовал, что общий язык будет найден очень скоро. «Странно только, – подумал, – что Миролюбов за тридцать четыре года совместной жизни так и не научил жену русскому языку».

Пока хозяйка готовила на стол, Чумаков осматривал вторую комнату. Она была больше кабинета и обставлена такой же скромной мебелью: потертый диван-кровать, кресла, небольшой газовый камин в углу. На стене прямо напротив двери картина с молодыми женщинами, пьющими чай в саду, одна обнаженная, европейской внешности. На второй картине тоже обнаженная женщина, но уже восточного типа, сидя, делала прическу перед зеркалом, изящно подогнув ноги с браслетами на щиколотках. Смуглое крепкое тело, небольшая высокая грудь, рука с заколкой поднята к волосам. Сквозь проем в стене виднелось восточное селение с дувалами и мечетью.

Как и в кабинете, здесь тоже везде были книги и журналы на французском, английском и немецком языках.

Галина Францевна пригласила к столу, на котором, помимо прочего, стояла бутылка красного французского вина.

«Ага, значит, мой презент будет кстати!» – Чумаков принес бутылку домашнего вина и несколько баночек варенья – все лидины изделия, заготовленные летом в селе. Вслед за этим вручил хозяйке две миниатюрные деревянные шкатулки, журналы с публикациями Миролюбова и два издания «Велесовой книги» – киевское и московское. Киевское издание было лаконичным: в черной матерчатой обложке с золотым тиснением названия, без иллюстраций и фотографий (за исключением переводчика Бориса Яценко). Московское издание Александра Асова (так стал называть себя Барашков) содержало старославянские орнаменты, изображения археологических находок, восстановленный древний текст и фотографии людей, причастных к исследованиям этого памятника.

Галина Францевна взяла шкатулки.

– О, как красиво! Замечательно! Я рассмотрю это после обеда.

Поблагодарила за книги. И хотя читать их она не могла, но фотографии разглядывала с огромным интересом, узнавая давних знакомых. Перевернув очередную страницу, старая женщина вдруг оживилась, глаза блеснули, и по лицу пробежала светлая волна, как дуновение степного ветра по ковыльной степи.

– О! Изенбек…

– Вы хорошо его знали? – спросил Чумаков.

– Да, мы жили в Брюсселе на одной улице. У нас была Брюгман-авеню, пятьсот десять, а у Изенбека – пятьсот двадцать второй номер. Он часто бывал у нас, а мы с Юрой – у него.

– Юрий Петрович с Изенбеком часто говорили о древних дощечках? – не удержавшись, задал главный вопрос Вячеслав.

Галина Францевна на секунду замешкалась, потом коротко ответила:

– Не знаю, они ведь говорили между собой по-русски. Я не вмешивалась в Юрины исследования, он сам зачитывал или рассказывал мне то, что считал нужным…

Чумакову показалось, что фрау Миролюбова знает гораздо больше, но почему-то эта тема ее «замыкает».

– А каким был Изенбек? – сменил объект разговора Чумаков.

Галина Францевна опять оживилась.

– О-о, это был высокоинтеллигентный, очень культурный человек. Красивый внешне, голубоглазый, ростом небольшой, сухощавый, но какой сильный характер! Немногословный, часто бывал угрюм, даже резок. Вино любил. Юра почти не пил, а если приходилось, быстро пьянел. А Изенбек пил много, да еще употреблял кокаин, к которому пристрастился в последние годы гражданской войны, – понизив голос, сказала Галина Францевна. – Но он был великолепный художник! – добавила она. – Очень много работал. Квартиру свою превратил в мастерскую, для себя оставил только крохотную комнатку-нишу, где была железная кровать, стол, стул и печь, которая топилась углем. Да вот, взгляните, – это все его картины, и та, что висит над кроватью, где вы будете спать, тоже.

– У вас только четыре картины Изенбека?

– Нет, их осталось около шестидесяти. В кабинете в большом ящике, и еще между вашей кроватью и стенкой, обшитые тканью. Юра приглашал специалистов, и они оценили картины, как высокохудожественные работы. Но мы с вами заговорились, давайте обедать!