Деревянная грамота

– Да не станешь же всякий раз его с собой тащить! Он службу исполняет, – отвечала красавица. – А я и сама за себя постоять сумею!

– Ты всегда сюда ходишь?

– А тебе на что?

Как будто она не знала, для чего молодцы такие вопросы задают!

Богдаш взял ее за плечи и приблизил губы к губам…

– Ахти мне… – прошептала она. – Увидят же!

Но он и не торопился целовать. По своему и чужому опыту Богдаш знал, что за поцелуй, пожалуй, и оплеуху схлопотать можно, а такое ожидание поцелуя – ненаказуемо! Главное – стоять столбом, а добыча пусть ждет да разгорается.

Тем более что нужны ему были поцелуи примерно так же, как чирей на гузне.

– Да пусти же…

– Как звать-то тебя?

– А тебе на что?

– А на именины приду.

– Муж-то такого гостя в тычки выставит!

– А мы и без него именины справим…

– Да Господь с тобой! Я, молодец, не такая!

– Тебя во всем мире краше нет!

Такие немудреные, да страстные речи, торопливые и оттого вдвойне соблазнительные, Богдаш умел вести превосходно, Да и женка отвечала, как по писаному. И хотя оттолкнула, да легонько. Хотя закричать грозилась, но не закричала же!

– Приходи завтра к ранней обедне, – велел Богдаш, опять же по опыту зная, что выпрашивать у красавицы свидания – семь потов сойдет, а не уговоришь, но коли прикажешь таким вот голосом, в котором скрытое пламя и рокочущая ласка, – на край света в нужный час прибежит!

– А и не приду…

– Муж, что ли, вдруг сторожить примется? У муженька твоего сейчас на Печатном дворе других забот по горло.

– А ты почем знаешь?

– Я про тебя многое знаю… – загадочно и грозно произнес Желвак.

Пусть думает, будто он ее давно высмотрел, а ждал лишь того часа, когда в печатне начнутся неприятности и все, там служащие, махнут рукой на домашние дела.

– Ох, не промахнись, молодец…

– Я куда целю – не промахнусь.

Больше в ту встречу Богдаш затевать не стал. Чем время тратить, женку уговаривать, – нужно дать ей вечером, по дому хлопоча, все словечки этой беседы в переулке не раз вспомнить, нужно дать ей ночью от жаркой бессонницы помаяться… К ранней обедне ее душенька как раз и созреет.

На Аргамачьи конюшни Богдаш явился такой мрачный, как если бы не с красивой женкой о встрече условился, а от дьяка здоровый нагоняй получил. Некоторое время спустя прибыл Тимофей.

– А я тебя видал, – сказал Озорной. – Ничего женка! При нужде не страшно будет и оскоромиться.

Тимофей очень четко различал грех, который совершаешь добровольно, от греха, который вынужден совершить, находясь на государевой службе. И погубление своей души ради государственного блага считал, похоже, какой-то особой доблестью.

– У тебя что? – спросил Богдаш.

– Совсем они там с ума сбрели! Мужик мочалу привез, сорок связок, цена той мочале – шесть денег связка, велик промысел! Так и того мужика трясти принялись – давно ли сговорился мочалу доставить да точно ли мочалу привез! Боятся, не подошлют ли кого за грамотой, а подослать могут кого угодно, хоть бы и самого бестолкового мужика!

Озорной усмехнулся.

– А что, и бестолковые мужики были?

– Да был один… Приехал на санках, санки лукошками уставлены. Золу, сказывал, привез. Ему в ответ – да уж куплена зола, поворачивай назад! А он свое гнет – у соседа-де моего золу брали, а моя лучше! Насилу и отогнали.

– На что им зола? – удивился Богдаш.

– Господь один ведает. Про золу-то я от кума знал, он им возил. Сбегал я с утра к куму-то, взял лошадь, взял лукошки. Пока у ворот отирался – много чего услышал!

– А кабы вовнутрь пустили с теми лукошками да сказку подьячие отбирать принялись?

– А никого почитай что и не пускали. Уж точно – взяли печатню в осаду! Второй уж день… А что, Богдаш, ведь не зря раньше печатное дело колдовским и богопротивным считали?

– Кто их, грамотеев, разберет! Стало быть, ничего про грамоту ты не прознал?

– Я вот что прознал. Стрельцы строго смотрят, чтобы из печатни не вынесли чего. А есть там сбоку одно окошко, так я сам видел, встала баба на носки да и сунула туда узелок с ковригой, и никто ее не заметил! Помяни мое слово – днем-то поостерегутся, а ночью непременно попытаются из того окошка что-нибудь наружу передать. Они, с печатного двора, уже первый страх пережили, теперь приглядываются, поди, как бы изловчиться?

– Ночью стрельцы вокруг караулом ходят. Вторую ночь, горемыки, маются.

– Может, они и схватят, коли кто чего передаст. И в Земский приказ поведут. Да, чаю, не доведут…

Тут Озорной и Желвак переглянулись и разом усмехнулись.

– Пусть Земский приказ черную работу сделает, а мы, молодцы, можем и на готовенькое…

– Вот потеха будет, коли Данила, а не мы, по верному следу идет!

– Опять же, это одному Господу ведомо.

Данилу они отыскали в шорной, где Семейка обучал его работе с кожей. Там же был им собран и ужин.

Ужинать они собирались попросту – черным хлебом и дюжиной ястыков самой дешевой, ястышной икры, которой не столько съешь, сколько расплюешь, не глотать же все эти жесткие пленки и прожилки. Запить же думали квасом.

– Присаживайтесь! – Семейка подвинулся, освобождая место на узкой скамье. – Тут всем хватит.

Молитву, как старший, произнес Тимофей.