Деревянная грамота

— Раньше всего был Покон, — сказал Одинец. — Так меня учили. От отца к сыну ратная доблесть передавалась. Пока за Русь воевали — жив был Покон. А потом покачнулись устои. Держава крепче стала, ратная удача в чужие земли завела. С налету, с копья, взяли себе, что полюбилось, а дальше нега пошла, роскошество, оттуда и расслабление духа. Вот и дрогнул Покон, треснул дух русский, а в трещину яду натекло…

— Эк ты завернул… — задумчиво произнес Башмаков. — Стало быть, кроме вас, бойцов, Покон хранить некому? Государевы стрельцы и полки нового строя — одно расслабление духа, а правда — за вами?

— За нами, батюшка Дементий Минич! — со всем упрямством отвечал боец. Стрельцов пошлют в поход, побьют они врага — хорошо, не побьют — стало быть, воеводы плохи, на другой год иной поход будет. А коли враг к нам пожалует — всем против него вставать придется. Всем — как одной стенке! Всем разом замахиваться и бить!

— Кулаком, что ли?

— Можно сулицей. Можно дубиной, — согласился Одинец. — Сабли и кони-то не у всех есть. Вот для того и храним Покон. Не дай Бог, опять поляки пожалуют…

— Не пожалуют, мы их побили, — перебирая страницы деревянной книжицы, рассеянно отвечал дьяк. — Как же с тобой быть, Акимка Одинец? Не к патриарху же тебя с этой грамотой везти…

— Батюшка Дементий Минич! — воззвал Тимофей. — От патриарха он живым не вырвется! Патриарху ересь истреблять положено!

— Постригут молодца да и отправят в Холмогоры — грехи замаливать, устрашающе добавил Богдан.

— Ведь коли грамота не из Верха и не из Посольского приказа пропала, так в ней ничего опасного и нет! — смело заявил Данила.

Конюхи во все глаза смотрели на Башмакова. Одинец — тот в пол уставился, а они с надеждой — на главу Приказа тайных дел.

Башмаков же, озадаченный странным дельцем, молчал. Он начал этот розыск на свой страх и риск, он поболее двух седьмиц следил за всем, что делалось в Посольском приказе, и как мог удерживал государя от важных дел и решений. Он всякое слово, услышанное от дьяков и бояр, в голове на свой лад перетолковывал — не проболтался ли сукин сын о своей причастности к бумагам, написанным закрытым письмом? Он задержал некоторые важные грамоты только потому, что их было велено переписать письмом тайного склада. И вот теперь все прояснилось…

Он мог перевести дух и с прежним доверием жить среди людей. Хотя и прежнее-то было не всеобъемлющем, однако по сравнению с великими подозрениями прошедших дней оно было прямо-таки ангельским.

— Стало быть, от деда к внуку? — спросил дьяк, и по его улыбке конюхи догадались — обошлось!

— В ноги вались, дурак… — шепнул Тимофей Одинцу.

— Целуй крест, орясина бестолковая! — не дождавшись от обалдевшего бойца рабской покорности, весело велел Башмаков. — Говори — как Бог свят…

Одинец вытянул тельник на черном гайтане.

— Как Бог свят! А чего целовать-то?

— Говори — грамота древняя, дурак, писана при царе Горохе, и на том крест целуй! — подсказал Тимофей.

— Древняя грамота, — повторил Одинец. — От старого Трещалы мне досталась! И я ее кому попало не передам! На том — крест целую!

Башмаков покачал головой.

— Грех я на душу из-за тебя беру, — сказал ворчливо. — Ну да Бог с тобой, забирай наследство да и проваливай. И гляди — на льду чтоб сегодня славно государя потешил! А вам, молодцы, потом награда будет.

Конюхи дружно поклонились и по одному вышли в узкую дверь, последним убрался Одинец.

Кремль понемногу наполнялся народом — это были богомольцы, которым жизнь не мила без кремлевских соборов.

— Пойти да свечку Николе-угоднику поставить, — сказал Тимофей. — И не чаяли, что справимся, да велик Господь!

— Ин ладно, и я поставлю, — молвил Семейка. — Что, Богдаш, пойдем сегодня на бои поглядеть?

— Да там и глядеть не на что! — с презрением отвечал Богдаш.

Данила отвел Одинца в сторонку.

Он не знал, как приступить к делу. сказать — посчитайся, мол, Аким, с Трещалой за парнишку, невинно убиенного! — он не мог. Такое подстрекательство ему претило. Но и оставить Трещалу безнаказанным — тоже было невозможно.

— Ты Томиле веришь? — спросил он наконец. — Будто бы Трещала Маркушку гонял, пока до торга не добежали да Маркушка в сани не залез? Или оба они при том были, оба гоняли?

— Томила свое получил, теперь не скоро на лед выйдет, — с мрачным удовлетворением отвечал Одинец. — Хорошо ему Желвак рученьку-то из плеча вынул! Силен молодец!

И вдруг, чего от него Данила вовеки не ожидал, заговорил распевно:

— Которого возьмет он за руку — из плеча тому руку выдернет, которого заденет за ногу — то из гузна ногу выломит, а которого хватит поперек хребта — тот кричит-ревет, окарачь ползет!

— Аким! — Данила положил ему руку на плечо. — Я про Маркушку…

Тогда и ему на плечо легла большая жесткая ладонь.

— Сам знаю.

Более слов не понадобилось.

Данила полагал, что беседа продлится, но не вышло — в плечо ему ударил снежок. Он обернулся и увидел выглядывавшую из-за угла Настасью. Ну, кто еще мог на Соборной площади снежками кидаться? И когда так тебя заманивают — уже не до суровых бесед. Даже Одинец — и тот это отлично понял.