– Вот она где у меня сидит, колхозная демократия! – прервал его Анискин и попилил ребром ладони по собственной шее. – С этой демократией на лодырей управы нет, а что касается голосования, так это надо поглядеть – когда голосовали и кто голосовал… Вот ты мне скажи, Сергей Тихонович, каким по счету шел вопрос о недельных премиях?
– Последним, кажется…
– Не кажется, а последним!… С твоей колхозной демократией мы в этот раз до первых петухов прозаседали! – Анискин косточками согнутых пальцев постучал по столу. – Так я тебе скажу: в три часа ночи народ хоть за кого проголосует. А во-вторых, сказать, кто больше всех за недельны премии кричал? – спросил он гневно. – За недельны премии громче всех пьянюги голосовали… Они вот техникумов не кончали, а живо смекнули, что это дело пол-литрами пахнет…
Анискин поднялся, косолапя от возмущения, подошел к плакату «Хлебороб» и оказался вровень с ним головой, хотя «Хлебороб» висел высоко. Участковый потопал сандалиями по скрипучим половицам и, глядя на плакат, затих.
– Ишь ты! – после длинной паузы сказал председатель Иван Иванович. – Рациональное зерно имеется…
– Пожалуй, да, – мысляще откликнулся парторг.
Парторг посмотрел на председателя, председатель – на парторга, и оба примолкли. Из открытых настежь окон влетывали в контору голоса вечерней деревни – скрип колодезных вертушек, треск клубного громкоговорителя, молочный мык коров и визг купающихся ребятишек.
– Федор Иванович, а Федор Иванович, – вкрадчиво спросил председатель, – а чего же ты пришел такой злой?
– А того злой, – ответил участковый, – что мне сегодня все время приходится с худшими людьми в деревне разговаривать. Вот сейчас у этих лодырей был да еще попозже к некоторым другим пойду… А в контору я зашел того, что мне Гришка Сторожевой нужен.
– Скоро прибудет Гришка Сторожевой, – вздохнув, ответил парторг. – Он сегодня на «Беларуси»…
Действительно, когда участковый вышел на крыльцо конторы и посмотрел на восток, то возле прясел околицы уже поднимался столбочек пыли и зверем гудел трактор «Беларусь» – это ехал, конечно, Гришка Сторожевой, и Анискин, сойдя с крыльца, встал за уголок. Он широко расставил ноги, руки выложил на пузо – покручивать пальцами.
Взмахивая огромными колесами, как крыльями, «Беларусь» стремительно приближался, а за трактором, высоко подпрыгивая от скорости, летела бортовая тракторная тележка, до отказа набитая разноцветными бабами. Впрочем, это только издалека казалось, что бабы разноцветные. Когда «Беларусь», напоследок дико взревев и окутавшись дымом, остановился у конторы, то оказалось, что бабы густо запорошены коричневой пылью. Они веером ссыпались с тележки, и Маруська Шмелева заорала:
– Это чего же он, бабоньки, над народом изгалятся! Мало того, что кишки вытряс, а он ведь… Гляди, бабоньки, что с новой кофтой исделалось!
Пока Маруська кричала, из кабины трактора выпрыгнули Гришка Сторожевой и тракторный бригадир дядя Иван. Гришка направился к конторе, дядя Иван – за ним, крича и взмахивая руками. На крыльце Гришка остановился и грубо схватил дядю Ивана за плечо.
– А не заставляй меня баб возить! – густым басом гаркнул он. – Я тебе не помело, понял!
Затем Гришка Сторожевой хотел войти в контору, чтобы поругаться и с председателем Иваном Ивановичем, но не успел – из-за угла выставился участковый Анискин, поманил тракториста пальцем, а сам, не оборачиваясь, двинулся вдоль улицы. Широкая спина участкового от косолапости покачивалась, ноги оставляли на дороге слоновьи круглые следы.
– Анискин! – крикнул Гришка Сторожевой, но участковый и ухом не повел. – Анискин!
Гришка зло сплюнул, растер плевок кирзовым сапогом и все-таки пошел за участковым.
От колхозной конторы до клуба было рукой подать, метров двести, и вскорости они остановились – Анискин возле афиши «Берегись автомобиля», а Гришка Сторожевой – в пяти метрах от нее. На широком лице тракториста подрагивали разные живчики и мускулы, брови, опустившись, застилали глаза, а кулаки он держал на отлете, как гири. Одним словом, Гришка Сторожевой был таким, что Анискин ткнул пальцем в клубную афишу и весело сказал:
– Выходит, не автомобилей надо опасаться, а Гришку Сторожевого да его трактор…
– Ты меня чего позвал? – стесненным шепотом спросил Сторожевой. – Ты чего меня, Анискин, позвал, да еще и издеваешься?
Гришка Сторожевой ощерился молодыми зубами, как матерый волк, и Анискин улыбаться перестал – замер, но глаза у него начали понемножечку выкатываться. Глаза были серые, большие и холодные, как речные прозрачные камешки. Когда они выкатились и тоже замерли, из них потекло на Гришку что-то невидимое, но густое, пугающее, нервное. Оно текло да текло, а потом участковый, не шевельнув губами, выдохнул:
– А?!
Гришка стоял столбом, но голову еще держал.
– А?!