Der Halpbblutling

— Физическая подготовка, — делал строгое лицо дядюшка Пауль, — это главное для будущего солдата. Ты должен уметь все — пробежать на последнем издыхании пять километров, а потом — еще три, если этого требует учитель. От твоей выносливости будет зависеть жизнь. Ты должен уметь делать все через «не могу». Настоящий солдат не знает таких слов, он знает, что должен сделать. Слабый солдат — легкая добыча противника. Делай над собой постоянное усилие, Ганс, возможно, когда-нибудь от этого усилия будет зависеть — останешься ты жить или умрешь.

— Я не хочу быть солдатом, — сказал Ганс.

— Это не зависит от твоего желания, — вздохнул бывший солдат. — Ты мне нравишься, мальчик, но ты должен понять, что быть солдатом — твое призвание и обязанность.

— Почему? — спросил Ганс.

— Потому что этого требует рейх.

* * *

В семь лет Ганс знал, что интересы государства выше интересов простого человека. Рейх и фюрер. Фюрер и рейх. Фюрер был смешным старым человеком с щепоткой усиков под орлиным носом и знаменитой челкой, которую знал весь мир. Однажды их возили на стадион в Нюрнберге, где проходило торжественное шествие, посвященное какой-то торжественной дате. В этот день маленький Ганс узнал, что такое армия. Был военный парад. Сначала над трибунами с ревом пронеслись реактивные «мессершмитты» и юркие «хейнкели». Потом поплыли бесконечные эскадрильи бомбардировщиков. Бомбардировщики в полете образовывали фигуры и буквы. Сначала над трибунами с басовитым гудением проплыло имя вождя, потом пролетела удивительно ровная гигантская свастика, а после этого несколько перехватчиков выпустили огненные стрелы ракет, которые унеслись куда-то вдаль, чтобы поразить невидимую цель.

После этого мимо трибун прошли сухопутные войска. Солдаты шли ровными шеренгами, звонко впечатывая в бетон начищенные сапоги, и эхо отзывалось этому единому удару где-то в закоулках стадиона. Медленно проехали бронетранспортеры, в которых сидели торжественные солдаты в рогатых касках.

А потом пошли ветераны Великой войны — усталые, но полные достоинства, они прошли вдоль трибун в своей старой видавшей виды униформе и с букетами красных гвоздик в руках. С центральной трибуны их поприветствовал фюрер. Едва он начал речь, как площадь взорвалась рукоплесканиями и восторженными криками. Фюрер сошел с трибуны и отдал дань ветеранам, пожимая им руки, а с некоторыми даже обнимался, приветливо похлопывал ветеранов по плечу и держался среди них как равный с равными — старший товарищ, великий вождь приветствовал товарищей, которые выиграли великую и жестокую войну.

Почему-то вначале душа Ганса не принимало этого торжества, но ликование окружающих было таким искренним и заразительным, что волна восторга подхватила мальчика, превратила в быстро уползающие тени все сомнения, и вскоре он уже сам восторженно кричал и вопил, крепко держась за единственную руку дядюшки Пауля, и с замирающим сердцем наблюдал, как, лязгая траками и покачивая длинными хоботами пушек, мимо трибун ползут «королевские тигры» и «полевые охотники».

А наутро — пробегая положенный ему ежедневный километр — он слышал слегка задыхающийся голос старика:

— Все эти танки, малыш, просто консервные банки, несмотря на всю их броню. Пехота, малыш! Вот истинный повелитель войны! И ваффен СС — это бессмертные короли войны!

* * *

Иногда, с разрешения директора детского дома, который пришел вместо Толстого Клауса и оказался хорошим добрым человеком, дядюшка Пауль брал Ганса на выходные и привозил его в свою семью. Жена его — тетя Гертруда — была полной добродушной женщиной, которая обычно сажала Ганса на кухне. Накладывала ему в тарелку разные вкусные вещи и, подперев пухлые щеки такими же пухлыми, почти кукольными руками, качала головой:

— Бедненький сирота! Пауль, почаще бери его к нам!

Впрочем, она умела быть строгой. Однажды Ганс видел, как тетя Гертруда, рассердившись на оплошавших работников, закрепленных за имением дядюшки Пауля решением канцелярии гауляйтера, ругала их самыми последними словами и даже таскала за волосы и била по щекам. Ганс никогда не думал, что у нее такой визгливый голос. Лицо у тети Гертруды стало злым, красным, и она совсем не напоминала пухленькую куколку, скорее наоборот — злую ведьму из сказки братьев Гримм. Рабочих в доме дядюшки Пауля называли остарбайтерами. Иногда Ганс слышал, как они в своем сарае поют грустную протяжную песню. Песня казалась мальчику очень знакомой, он мог поклясться, что когда-то уже слышал ее, даже слова казались ему странно знакомыми, и все-таки оставались непонятными. Это было похоже на загадку — блуждаешь вокруг да около, и никак не поймешь, в чем дело.