Денис Давыдов

– Горячо поддерживаю и одобряю ваши желания, господа. Пью за здравие Людовика! За установление мира и спокойствия в Европе!

– И дай-то Бог, чтобы Франции поскорее возвратилось ее былое величие, – добавил старый Бод.

– Только тот может по-настоящему понять чужие боль и горе, кто хоть раз в жизни испытал это сам, на собственном опыте. Недавно я остро почувствовал себя русским именно у вас, на чужбине, когда стоял на Вандомской площади перед знаменитой колонной со статуей Наполеона. Той самой статуей, которую на днях снесли... «О чем задумались, месье?» – спросила меня одна пожилая женщина. «О громкой славе вашего непобедимого императора, – ответил я ей, – и столь тяжком и горьком его бесславии...»

– Оказывается, вы не только поэт, господин генерал, но и философ! – воскликнул восхищенный его словами старый Бод. – Да здравствует наш русский гость!

– Скажите мне, господин Бод, кого вы более всего любите на свете? – поинтересовался Давыдов.

– Более всего? – призадумался на минуту седой Бод. – Пожалуй, более всего на свете я люблю женщин и вино. Одна красотка из предместья Парижа подарила мне Викентия. И через два года бежала из моего дома с офицером. Но я не растерялся и не пал духом. Я постарался достойно воспитать своего единственного сына. Он предан Родине и любит музыку. Впрочем, об этом вы можете судить сами. Итак, более всего я люблю Париж! Люблю женщин и вино! Люблю, когда публика в моем ресторане веселится от души и танцует, люблю несмотря на свой почтенный возраст...

– Разделяю ваши чувства, – ответил Давыдов. – Однако должен вам признаться, что с вином и женщинами мне не шибко везло в жизни...

– За любовь! – воскликнул сияющий Викентий.

Не по летам пылкий, предупредительный и энергичный господин Бод воодушевлял всех во время трапезы. Обед удался на славу. Официанты старались изо всех сил и были учтивы как никогда. Их взгляды полны доброты и признания. Тарелки они не ставили перед гостем по прямой линии, а подавали с подносов плавными элегантными движениями. Вилки и ножи опускали на скатерть с неизменной улыбкой. Официанты держали их в двух пальцах, а мизинец был аристократически оттопырен.

Боевому, утомленному войной, истосковавшемуся по родному крову генералу захотелось вкусить простого, любимого им с детства блюда, к тому же не шибко обременительного для хозяев. И он попросил гречневой каши с жареной телятиной.

– Не лучше ли будет, наш дорогой господин генерал, – добавил старый Бод, – предложить вам отведать еще соленых грибов, томатов и огурцов? И все это покрыть сверху петрушкой и укропом?

Давыдов в знак признательности развел руками:

– Покорно благодарю вас, господин Бод... Давненько не был дома и не едал ничего подобного.

– Да еще непременно, – заметил Викентий, – пусть нам подадут хрен, квас с изюмом и моченой брусники...

Все дружно рассмеялись и захлопали в ладоши.

Воистину то была непринужденная, застольная и столь трогательная, французская на русский манер, песня без слов.

Словом, кухня оказалась отменная. Оживленная беседа длилась более часа, то и дело звучали тосты, вино лилось рекой, но никто за столом не был пьян. Все были только навеселе. Викентий часто хохотал от души.

Русский генерал пленил сердце хозяина. Он был недурен собою, остроумен, рассудителен, превосходно воспитан. Лучшие годы молодости он провел в непрерывных войнах, из которых Отечественная оказалась самой тяжелой и долгой. Все это развило в Давыдове опытность, умение разбираться в людях, понимать их с полуслова и, главное, живо откликаться на чужую беду. Он закалился физически и не терял бодрости духа в самых сложных обстоятельствах. При расставании старый Бод выразил горячее желание познакомить генерала с достопримечательностями Парижа, а Золотой Викентий вызвался вкусить вместе с ним прелести громадного и шумного Вавилона.

На память о столице Франции и парижанах Давыдов купил в антикварном магазине у прославленной фирмы «Брегет» плоские золотые часы с серебряным циферблатом.

Поэта-гусара пленило высокое качество исполнения «недремлющего» брегета и его мелодичный малиновый бой. С великой радостью он приобрел эти замечательные часы и заказал граверу исполнить на крышке свой фамильный герб на серой эмали.

Теперь давайте перенесемся из поверженного Парижа на девять десятков лет вперед, в 1900-е годы. Удивительную историю дальнейшей судьбы «недремлющего» брегета поведал в своих «Воспоминаниях» внучатый племянник знаменитого партизана Александр Васильевич Давыдов.

Итак, Москва начала века. Москва нарядная, говорливая, белокаменная. Необъятное лазоревое небо над городом. Милый уют русской дворянской семьи. Жар от печки в стылые и короткие апрельские вечера. Мечты о военной карьере в Петербурге. Чтение захватывающих романов Тургенева. Театры. Свидания на Тверском бульваре, у Никитских ворот. Таинственные предчувствия... Сколько удивительного и чудесного в этой романтичной, еще ничем не омраченной молодости!

Многие в те лета увлекались коллекционированием антиквариата: русским фарфором, русской мебелью стиля ампир, хрусталем, старыми гравюрами...