Деньги

— Он разбил автомат, — сказала Флора Джерому, который недовольно скрестил на груди руки. — Потом сцепился с мистером Бевериджем. Потом пытался ко мне приставать.

— Ну да, ну да, — отозвался Джером.

— Джеромище, — позвал я. — К тебе обращаюсь. Знаешь что? На хрен пошел. Флорочка. Иди сюда, к дяде.

Флора тоже скрестила руки на груди.

— И близко к нему не подойду, — заявила она.

Я уронил голову. Сделал глубокий вдох. К глазам подступили слезы. Черт, как мне требовалось выпить. Я хотел рассказать им, какой бардак творится у меня со зрением, волосами и сердцем, и что я на дружеской ноге с Лорном Гайлендом и Лесбией Беузолейль. Впрочем, гораздо более привлекательно смотрелась компактная группа пивных кружек на стойке передо мной. Сделав широкий жест, я смахнул их на пол. Падали они довольно долго, я успел одолеть полпути до двери.

— Чтобы больше не показывался! — услышал я запоздалый окрик Флоры, когда шагнул на улицу.

Поблизости были еще два кабака, «Иисус Христос» и «Бутчерз-армз» Одна сложность — туда мне тоже вход был заказан. Пришлось податься в «Пицца-пит». Я сидел в этом тусклом караван-сарае с лоханью красного вина, и на сковородке передо мной шкворчала нетронутая пицца кинг-сайз с пряностями. Субботний вечер… страшно и подумать. Или все-таки воскресный? Я опростал следующий графин и отправился на поиски нормальной жратвы. При помощи большого количества лагера я поглотил три малокалорийных «уэйет-уотчера», два «секбургера» и «америкэн уэй», а также двойную порцию «богатырского» пирога. Секундочку, секундочку… Я ничего не забыл?

Разобравшись с ленчем, я вернулся через дорогу в магазин периодики и занял место у стены плача — стенда порнографии. Как в любой библиотеке, материал разбит по темам: одни журналы специализируются на крупнобуферастых цыпочках, другие на цыпочках в шелке, кружевах и с подвязками, третьи на грубом насилии. Ничего себе, сколько журналов специализируется на цыпочках как объекте грубого насилия. Казалось бы, достаточно, ну, от силы полдюжины ежемесячников такого профиля — но нет, оказывается, недостаточно. И у порнографии есть запах, свой особый аромат. Подозреваю, это оттого, что порнобароны используют пропитанную бумагу. Запах порнографии сухой и едкий, это запах головной: боли, ушной серы… Только что я еще раз глянул «Денди» — еще раз глянул на Врон, мою будущую мачеху. Да, память меня не подводит, буфера у нее призовые. Она даже могла бы с честью выступить в одном из журналов, специализирующихся на крупнобуферастых цыпочках. Я поставил «Денди» на место и взял со стенда «Игрушку любви». Хотите верьте, хотите нет, но сильно неприличнее журнала не бывает — по крайней мере, в Англии, по крайней мере, легально. И вот стою я, втянув голову в плечи, хрипло бормочу себе под нос, оцепенело листаю «Игрушку любви» — и вдруг журнал, открытый на центральном развороте, с громким хлопком выдергивают у меня из рук.

Я поднял взгляд — тревожно, испуганно, ничего не понимая. Пухленькая симпатичная девушка в модном шарфике, два значка на отвороте вельветового пальтишка, лицо и вся поза неколебимы, во власти священного гнева… Фоновый шелест страниц утих. Ближайший сосед отступил и пропал из поля моего зрения.

— Что вы делаете? — пролаяла она и клацнула зубами. Аккуратный ротик, средний класс, голосок и зубки твердые и чистые.

Я дал задний ход или отвернул. Даже вскинул руку, защищаясь.

— Как вам не стыдно!

— Стыдно, — ответил я.

— Только посмотрите на это. Посмотрите.

Мы уставились на упавший журнал. Тот лежал полуоткрытый на нижней полке, поверх аккуратных стопок обычной, легальной периодики. Одна из центральных страниц загнулась, словно бы тактично отводя взгляд распростертой там девушки. В дюйме-другом от ее жадного оскала вяло завис бородавчатый мужской член (туловище скрывалось за обрезом страницы).

— Это же отвратительно.

— Угу.

— Как вы только можете на такое смотреть!

— Сам не знаю.

Решимость ее несколько поколебалась. До этого момента она вообще вряд ли слушала, что я говорю. Наверно, ей немалого стоило — завестись к такому, как я, с головой погруженному в созерцание той глубины, на какую способны пасть ее заблудшие сестры. Даже с ее круглым волевым личиком, безупречными зубами и высокой нравственностью — чего-то ей это стоило. Наверняка это у нее не первый опыт, но и не сотый тоже. Взгляд ее, не утратив пронзительности, сделался несколько более осмысленным, а вопросы — действительно вопросами. Она воздела затянутый в перчатку палец.

— Но зачем тогда? Зачем? Без вас ничего этого не было бы. Только посмотрите! — Мы снова опустили взгляд. «Игрушка любви» вывернулась чуть ли не наизнанку. — О чем это вам говорит?

— Ну, не знаю. О деньгах.

Она развернулась, в тишине процокала каблучками к выходу (секунды стали тягучими, остальное движение замерло), рванула на себя стеклянную дверь и, тряхнув искрящейся копной волос, канула в уличном разброде и шатании.