День триффидов. Мутант-59

В настоящей фантастике исходная гипотеза никогда не бывает самоцелью, она задумывается как модель, которая при самой отчаянной невероятности собирается из деталей реальной жизни. Так произошло и в романе Уиндема. Триффиды — это символ смертельной опасности, подстерегающей людей за ближайшим поворотом. В таком контексте “дни триффидов” начинают читаться как “дни гнева”, “судные дни”…

О том, что триффиды опасны, люди прекрасно знали и до катастрофы, умные ученые вроде Уолтерса забеспокоились с самого начала, но их не желали слушать. По сравнению с выгодой, которую приносила эта странная сельскохозяйственная культура, ее ядовитые жала представлялись чем-то малосущественным, люди были высокомерно уверены, что уж контроль-то над какими-то лопухами они всегда сумеют сохранить. И когда триффиды в буквальном смысле слова сорвались с цепи, люди расплатились дорогой ценой за собственную близорукость. Но разве не в том же направлении с упорством, достойным лучшего применения, движется подчас современное человечество? Ладно еще — если бы мы не знали, не подозревали об опасностях, которые могут проявиться в любой момент, а то ведь во многих случаях знаем, отлично знаем, но продолжаем гнаться за сиюминутной выгодой.

Дж. Уиндем четко следует заветам своего великого учителя Г.Д.Уэллса, который говорил так: “Всякий может выдумать людей наизнанку, или антигравитацию, или миры, напоминающие гантели. Эти выдумки могут быть интересны только тогда, когда их сопоставляют с повседневным опытом и изгоняют из рассказа все прочие чудеса… Когда писателю-фантасту удается магическое начало, у него остается одна забота; все остальное должно быть человечным и реальным”. “Все остальное” в романе Уиндема развивается не по фантастическим, а по реалистическим законам, по законам человеческой психологии и логики. Это только кажется, что писатель, особенно автор фантастических произведений, волен строить сюжет как Бог на душу положит.

В действительности же наперед заданные условия сами начинают тащить автора за руку. Порядочный человек, очутившийся в центре Лондона, заполненного обезумевшей ослепшей толпой, может вести себя только так, а не иначе. Можно заранее предсказать, как в тех же условиях поведет себя непорядочный человек. Слепой среди слепых. Впавшая в панику толпа. Официальные власти… Стоп!

А вот официальных властей в романе нет. Вовсе нет. Даже если предположить, что премьер-министры, просто министры, парламентарии, генералы, высшие полицейские чины поголовно ослепли, все равно они должны же были как-то попытаться овладеть ситуацией, мобилизовать зрячих, обратиться к населению с манифестом… Но ничего такого не происходит, люди брошены на произвол судьбы, а следовательно, в их среде начинают выявляться неформальные, как бы мы сейчас сказали, лидеры. Разумеется, самого разного толка — от таких, как профсоюзный деятель Коукер, искренне пытающийся помочь населению, до фашиствующих молодчиков типа Торренса, признающих единственный аргумент — пистолет или палку. Любопытно, что о правительстве никто в сущности и не вспоминает, иные, правда, надеются на американцев; к этим надеждам рассказчик (и опять же автор) относится с нескрываемой иронией.

Невозможно считать это случайным упущением. Попробуем найти ему объяснение. Рухнувший мир, о котором ностальгически, но не слишком часто вспоминает Билл Мэйсен, несмотря на внешнее благополучие, был порочен и греховен, он выращивал внутри себя семена собственной гибели. Пространство над Землей бороздили спутники, начиненные всевозможными смертями — ядерной, химической, бактериологической, радиоактивной… Да и триффиды, вспомним, тоже достались в подарок от него. Так что, может, и следует согласиться со словами одного из ораторов, заявившего, что уж лучше случившаяся катастрофа, нежели всеобщая атомная война. И тогда зеленые огни уже не выглядят непредсказуемой случайностью, а начинают восприниматься как некое предзнаменование, предупреждение о том, что общество необходимо переделать в корне.

Может быть, в этом умолчании сказалось и внутреннее неуважение автора к государственным институтам, присущее каждому утописту, даже англичанину, воспитанному сызмальства в почтении к законам. Кто из них, из утопистов, не мечтал построить общество, на руках которого не бряцали бы никакие административные цепи, и потому, как это думалось социальным проектировщикам, оно стало бы более счастливым. Как говорится, не было бы счастья, так несчастье помогло, англичане такой шанс в романе Уиндема получили.